нижнюю губу и, убедившись, что никого поблизости рядом нет, подошла к корыту с водой. Заглянула в него, как в зеркало.
— Тебе ли от волнений дрожать? Хороша ведь!
Но, так и не поверив себе, кинула маленький камешек в отражение. И когда оно исказилось, вздохнула.
И чего, собственно, она перед ним так робеет? Хоть бы он был красавец, а то только на вершок её выше. Нос курносый и весь в веснушках, да ещё и пятнышко родимое на виске.
Всё же…
Аня нерешительно зашла в конюшню, в которой царил полумрак и пахло дёгтем, лошадьми, сеном и, кажется, яблоками. Конюх Данил стоял у дальнего денника и кормил с руки гнедого жеребца. Когда тот слопал угощение, парень обернулся к Ане.
— Чем могу служить, сударыня?
Аня зарделась. Отчего он решил звать её сударыней и называет ли всех подряд девиц так, ей было неведомо. Но его глубокий голос, звучащий с таким почтением, всякий раз вызывал в теле приятную дрожь.
— Я… Какой рисунок красивый давеча получился у тебя, Данил.
— Рисунок?
— Колокольный звон.
— А-а-а! Я ведь учусь тока. Благодарствую! Рад, что по нраву пришлись мои старания.
— Из тебя звонарь хороший выйдет!
— Может, и так.
— И с лошадками ты добрый всегда.
— Ага.
Аня чуть не ущипнула себя за руку.
Она что, умом тронулась?
Вместо того, чтобы приказать Сметанку готовить для Варвары Фёдоровны, расхваливает стоит Данила, как дура какая!
— Как их не любить? — продолжал он. — Они чувствуют всё не хуже людей. У каждой лошадки особый нрав. Вот, к примеру, Рыжка хорошо знает, что она прелестница! Постоянно фыркает и сладости требует. А Уголёк смирный и кроткий. Чужих совсем не жалует, боится ажно бывает.
— А што ты, может, и в людских душах разумеешь?
— И в людских разумею.
Аня чуть не спросила, что же он про неё думает. Но вовремя спохватилась: тем самым уж точно чувства свои выдаст!
— А сам каков?
— Я?
Он подошёл к Ане так близко, что она вдохнула аромат яблок, исходивший от его рубахи. От лакомства, которое Данил выпросил на кухне для своих любимцев, уже ничего не осталось, кроме сладкого запаха.
— Я как Уголёк. Ему Рыжка приглянулась, а мне самая красивая девица на дворе.
— Неужто и правда самая красивая?
— Правда, — прошептал Данил, наклонившись к её уху. А затем, слегка отстранившись, улыбнулся. И она, уже не властная над собою, так и расцвела вся в ответной улыбке.
— Повезло, должно быть, этой девице!
— Так и есть.
Данил взъерошил свои рыжие кудри. И, не зная, куда деть руки, засунул их было за пояс. Но, постояв так немного, вернул обратно.
— А расскажи мне ещё про неё.
— Ещё? — он замешкался. — Послушай, Анют, эта де…
— Постой! Как ты назвал меня только што?
— Анютой
— Анютой, — тихо повторила Аня, чувствуя, как звук её имени растекается по венам дорогими сердцу воспоминаниями. На миг она словно вернулось домой. Вернулась благодаря ему! И голос Данила, и его запах, и отблеск света на лице и кудрях — всё стало таким родным и милым, что Аня даже дотронулась до грубой его ладони. Но, коснувшись тёплой кожи, она точно опомнилась, перепугалась и резко отдернула руку. Всё же он успел перехватить хрупкие пальчики. Крепко сжав их, Данил слегка притянул Аню к себе.
— Ты что-то сказать хотела?
— Понимаешь, — начала она дрожащим голосом, — меня здесь никто не зовёт Аннушкой или Аней. Все только Нюркой обзывают. А я эту кличку терпеть не могу. Ты…
— Я как увидел тебя, сразу понял, что ты никакая не Нюрка. Тебе не подходит совсем это имя.
— Пошто…, — но Аня не успела договорить, почувствовав на устах мягкие губы Данила. Он прижал её теперь к себе совсем крепко. И Аня закрыла глаза, которые могли бы наполниться слезами, если бы услада не стерла в голове все лишние мысли. Она обвила шею Данила руками и неумело ответила на поцелуй.
Когда звуки и запахи летнего утра вернулись к ней, Данил, смеясь, целовал уже её щеки и нос. И тут она наконец-то пришла в себя и легонько оттолкнула его.
— Прекрати. Грех!
— Не бойся меня, Аннушка. Я тебя не обижу.
— Всё одно! Нельзя! Грех же.
— Хорошо-хорошо. Я не буду больше. Сейчас не буду.
Данил отступил.
— Подожди меня здесь. Я скоро обернусь.
И он выбежал на улицу. Аня, не веря своему счастью, так и застыла, боясь шелохнуться. Но потом всё же прижалась спиной к столбу рядом с денником Рыжки.
— Ты ведь видела всё? Я мила ему! Кто бы подумать, смел, — прошептала она и, когда Ражка фыркнула в ответ, тихонько засмеялась. — Не ревнуй, прелестница!
На этот раз Рыжка зафыркала, то ли от возмущения, то ли оттого, что вернулся, влетев стремглав в конюшню, Данил. Переведя дух, он подошёл к Ане. И она вновь зарделась вся.
— У меня для тебя подарок имеется.
— Правда?
— Да. Я на базаре купил для тебя, когда в город ездили.
С этими словами он полез за пазуху и вытащил очелье, сплетённое из бересты.
— Этно так, мелочь, — Данил слегка покраснел, — Я куплю для тебя потом столько украшений! Этно так, ерунда, должно быть…
— Нет! — Аня чуть ли не выхватила подарок из его рук. — Совсем не ерунда! Мне дюже нравится! Мне ведь ещё никто подарков таких не дарил.
Аня, приложив очелье к голове, счастливо рассмеялась. И, поддавшись внезапному порыву, сама поцеловала Данила в щеку. Но тут же, страшно застыдившись своей вольности, переменилась в лице. Охнула, развернулась и выбежала из конюшни, крепко прижимая дорогой подарок к груди.
Слава Богу, Данил за ней следовать не придумал! Аня, запыхавшись, остановилась подле маленького сарая. Усевшись здесь на завалинку, потеряла счёт времени, любуясь самым прекрасным очельем на всём белом свете. Потом, бережно убрав его в потайной карман юбки, она поднялась, направилась в сторону дома и…
А про Сметанку сказать забыла! Но как вернуться? Стыд-то какой!
Закрыв рот рукой, захлопала ресницами, не зная, что делать. Как назло, именно в этот момент её и заприметила Варвара Фёдоровна, которая пришла во двор за лошадью.
— Нюра! — окликнула она её. — Ты никак призрака увидела?
— Нет, барышня, — Аня неловко спрятала руки за спину.
— А что с тобой? Сама не своя будто.
— Ничего, барышня.
— Я же вижу! Что-то случилось.
— Совсем ничего. Правда.
— Ну хорошо. Сметанка готова?
Аня закашлялась.
— Сметанка готова? Спрашиваю.
— Так нечаянно вышло… Пока ещё не знают, што оседлать её надобно.
— Как? Конюха на месте не было?
— Был.
— А что тогда?
— Я…
Тут Варвара Фёдоровна пронзила
