спокойно созерцать величественное течение вод, но Мария Сергеевна, хорошо чувствуя настроение мужа, по побледневшим скулам и по мрачным, чуть прищуренным глазам отчетливо поняла, что тот взбешен и, судя по всему, сдерживается из последних сил. Очевидно, сестре удалось вывести его из себя. Необходимо было срочно предотвратить вероятную стычку.
— Ну вот что, Надежда, — твердым голосом вмешалась Мария Сергеевна, — оставим это: сегодня и вправду не лучший день для обсуждения подобных вопросов.
— Вам ли, — зло перебил ее Алексей, медленно разворачиваясь к Надежде Сергеевне и тяжелой гирей роняя каждое слово, — вам ли говорить о нравственности… Господа большевики!
— Алексей, хватит! — почти крикнула Мария Сергеевна, но было поздно.
Беринг, ставший невольным свидетелем внутрисемейной драмы, с изумлением взирал на происходящий поединок.
— Ага! Значит, собственное мнение у нас все-таки имеется! — торжествуя, подхватила Надежда Сергеевна. — Только, товарищ, у нас не принято в обращении это старорежимное словечко — «господа», и это вам хорошо известно! А что до нравственности, так, в отличие от этой вашей приторно-сладенькой, эгоистично-индивидуалистической, архаичной морали, мы культивируем высшую нравственность во имя светлого будущего и на благо всего человечества!
— О-о-о, нет… Я не случайно так обратился к вам — «Господа»! — возвышал голос взбешенный Алексей, который, как всегда в минуты крайнего волнения, выдавал фейерверки недюжинного, хотя и своеобразного грубовато-напористого красноречия. — Вы сермяжным фабричным подпускайте турусы на колесах, что вы с ними — товарищи и братья, чтобы у них от чувства собственной значимости голова кружилась и чтобы они, опьяненные дурманом вашей митинговой лжи, без лишних рассуждений — на ура! — выполняли ваши бредовые декреты! А в своем, так сказать, «кругу избранных» вы отлично сознаете, что вся огромная власть — в ваших руках! И вы упиваетесь ею, а также своей безнаказанностью. Так что вы-то и есть настоящие господа положения в разграбленной, испохабленной и изнасилованной стране! А что касается «высшей нравственности» — так это вы, должно быть, о красном терроре? Прекрасно рассуждать о нравственности, когда вы обрекаете десятки, сотни тысяч, да что там — миллионы людей на голодную смерть, лишаете имущества, расстреливаете без суда и следствия — и все это ради «революционной необходимости»! В «интересах партии»! Ради «светлого будущего и справедливости»! А с точки зрения несчастных жертв и их родных — это настоящие преступления! Боюсь, что этих людей такая «мораль» не устраивает! «Высшая нравственность»?! Дудки — вранье! Вы хотели моего мнения — нате, жрите: вы — преступники, циники и негодяи!
Беринг затаил дыхание: в каждой фразе он узнавал свои полуночные мучительные сомнения и был поражен, услышав свои потаенные горькие размышления вслух и так громко — от Алексея. Надежда Сергеевна сперва испугалась такого эффекта, слегка опешила от Алексеевой горячности, занервничала и стала боязливо озираться — не видно ли поблизости свидетелей этого гневного выступления, но быстро сообразила, что уж во всяком случае она-то достигла своей цели. Она возликовала и победоносно, с торжествующим лицом повернулась к сестре, которая мрачно слушала, обратившись к реке и вцепившись побелевшими руками в парапет. Каждое слово Алексея было для Марии подобно пощечине.
— Как же ты такую махровую гидру контрреволюции проспала, Масюся? — уже более не обращая внимания на Алексея, с ласковой вкрадчивостью обратилась Надежда к сестре и заключила уже иронично, с триумфальным злорадством победителя: — А ты, наверное, и не подозревала в своем «чудо-богатыре» такого свободомыслия, такого пыла!
Но от разгневанного Алексея не так легко теперь было отделаться, и он вновь заговорил — громко, отчаянно, резко:
— Вас, мадам, здесь с распростертыми объятиями, как лучшего друга приняли, а вы — должно быть, из соображений высшей нравственности — напакостить в нашей семье пытаетесь, перессорить… Что вас задевает? Что я жену свою люблю, а не вас?
Надежда Сергеевна была снова задета этим злым и точным замечанием, но не удостоила Алексея ни ответом, ни взглядом: для нее он был теперь «отработанным материалом» и более не существовал. А Мария Сергеевна потемнела от гнева и даже не смотрела на Алексея. Воздух звенел от надвигавшейся катастрофы.
Алексей быстро глянул на жену и, чуть понизив голос, добавил — все еще напористо, но уже потише, должно быть обращаясь не только к Надежде Сергеевне:
— Откровенно говоря, мне наплевать на ваши политические и прочие амбиции, и главное для меня — Сережка и жена… И мне моя Марья дорога — не благодаря, а вопреки тому, что она — член правительственной партии, член губисполкома, кандидат в члены ЦК ВКП(б)… и всякой прочей… мерихлюндии. И любовь наша жива, хоть она вам и бельмом в глазу, и всегда будет жить — вопреки вашему желанию!
Взволнованно помолчав, он плотно придвинулся к жене и прибавил горячо и задушевно, с волнением заглядывая в глаза:
— Да, мы разные… Ну так что ж с того… Любовь, говорят, все покрывает.
Услышав эту ёмкую и памятную для них обоих фразу, Мария Сергеевна от неожиданности резко вскинула глаза: на мгновение ей показалось, что сам незабвенный отец Серафим встал между ними и обращается теплым, ласковым, задушевным голосом, — словно солнышко осияло и разорвало мутные тучи словесно-идейных нагромождений, которые вдруг поблекли и стали неважными. Она тотчас прониклась правдивостью этих слов, глубоко ощутила их искренность, и ей стало просто и светло. Это было мгновенное и несомненное чудо, коснувшееся ее сердца.
— Вот что, Надюша… Мы с тобой, пожалуй, после побеседуем, — отстранившись от парапета, дружески-примирительно сказала она сестре и обратилась к смущенному Берингу, тщательно разглядывавшему свои запонки: — Товарищ капитан, не сочтите за труд, проводите Надежду Сергеевну с Сережей на ту сторону, к Бирже, — там все наши собираются, а мы с Алексеем чуть позже подойдем. После, после, — безоговорочным тоном подтвердила она, коротким властным жестом предупреждая встречные протесты вскинувшейся было сестры.
Та сумрачно повиновалась, чувствуя свое неожиданное поражение и искренне недоумевая по поводу его причины.
Между тем Мария Сергеевна повернулась к расстроенному супругу:
— Алексей…
Она взяла его под руку, отвела чуть в сторону и заговорила мягко, но внушительно:
— Послушай, нельзя ли полегче на поворотах? Посдержанней… Поспокойней… Подумай сам: скажет ли воспитанный человек даме что-нибудь подобное?
— Марья!.. Сергевна… Да не будь это твоя сестра, уж я бы давно ее… послал куда следует… — все еще горячась, но уже чуть смягчившись, оправдывался Алексей.
— Я понимаю: ты не в восторге от дискуссии, в которую тебя втянула Надежда, — продолжала Мария Сергеевна, уже сознательно избегая политической полемики, — но пойми: родных не выбирают, а Надюша — очень дорогой мне человек. Словом, попытайся принять ее такой, какая она есть, — она ласково, но
