не стучась, быстро и взволнованно вошла в его мастерскую, он сейчас же понял, что случилось что-то серьезное. И так силен был в нем инстинкт, что еще прежде, чем она успела сказать слово, у него вырвалось:
– Пьеру нехорошо?
Она торопливо кивнула головой.
– Он, должно быть, серьезно болен. Он был такой странный, а только что у него опять была рвота. Тебе придется поехать за доктором.
В то время как она говорила, взор ее блуждал по пустой большой комнате и остановился на новой картине. Она не видела фигур, не узнала даже маленького Пьера, она только смотрела на полотно, вдыхала воздух комнаты, в которой ее муж жил все эти годы, и смутно чувствовала здесь такую же атмосферу одиночества и упрямой сосредоточенности в самом себе, в какой сама жила так давно. То был только момент, затем она отвела глаза от картины и постаралась ответить на порывистые, торопливые вопросы, которыми осыпал ее художник.
– Пожалуйста, вызови сейчас же по телефону автомобиль, – наконец, сказал он, – это будет быстрее, чем на лошадях. Я сам поеду в город, только вымою руки. Я сейчас приду в дом. Ты, конечно, уложила его?
Четверть часа спустя он сидел в автомобиле и разыскивал единственного врача, которого знал и который и раньше иногда бывал в доме. На старой квартире его не было, он переехал. В поисках новой его квартиры он встретил его коляску, врач поклонился ему, он ответил и уже проехал мимо, когда вдруг сообразил, что это и есть тот, кого он ищет. Он повернул обратно и нашел экипаж врача перед домом одного из его пациентов; пришлось провести немало времени в тягостном ожидании. Наконец, он поймал выходившего врача в дверях дома и заставил его сесть в свой автомобиль. Врач отказывался и сопротивлялся, Верагуту пришлось усадить его почти насильно.
В автомобиле, который сейчас же с величайшей быстротой помчался к Росгальде, врач положил ему руку на колено и сказал:
– Итак, я ваш пленник. Я должен заставить ждать других, которым я нужен. Вы это знаете. В чем же дело? Ваша жена больна? Нет? Значит, мальчик. Как, бишь, его зовут? Да, Пьер, верно. Я его давно уже не видел. В чем же дело? Он упал и сломал себе что-нибудь?
– Он болен со вчерашнего дня. Сегодня утром ему как будто было совсем хорошо, он встал и немножко поел. Теперь у него вдруг опять рвота и, по-видимому, появились боли.
Врач провел худощавой рукой по некрасивому, умному лицу.
– Значит, желудок? Ну, мы увидим. А вообще у вас все благополучно? Прошлую зиму я видел в Мюнхене вашу выставку. Мы гордимся вами, почтеннейший.
Он посмотрел на часы. Оба замолчали. Автомобиль пыхтя поднимался в гору. Еще несколько минут, и он остановился у запертых ворот Росгальды.
– Подождите меня! – крикнул врач шоферу. Они быстро прошли через двор и вошли в дом. Мать сидела у постели Пьера.
У врача вдруг откуда-то взялось время. Он, не торопясь, исследовал больного, попытался заставить его разговориться, нашел ласковые и успокаивающие слова для матери и своим спокойствием и неторопливостью создал атмосферу доверия и деловитости, которая и на Верагута подействовала отрадно.
Пьер не выказывал ни малейшей предупредительности, он был молчалив и недоверчив. Когда ему щупали и давили живот, он насмешливо искривил рот, точно находя все эти старания излишними и смешными.
– Отравления, по-видимому, нет, – осторожно сказал врач, – и в слепой кишке я тоже ничего не нахожу. Вероятнее всего, просто желудок засорен, а в таких случаях голодная диета и время – лучшие лекарства. Не давайте ему сегодня ничего, разве только немножко крепкого чаю, если ему захочется пить, вечером можно будет дать ему также глоток бордоского. Если все будет хорошо, завтра можете дать ему на завтрак чай с сухариком. Если у него появятся боли, дайте мне знать по телефону.
Только у самого выхода фрау Верагут начала спрашивать. Но ответ был все тот же.
– По-видимому, желудок порядочно расстроен, а ребенок, видимо, чувствительный и нервный. Жара никакого. Ведь вы можете вечером измерить температуру. Пульс немного слабоват. Если не будет лучше, я завтра опять приеду. Мне кажется, что ничего серьезного нет…
Он быстро простился и вдруг опять заторопился. Верагут проводил его до автомобиля.
– Это может долго продлиться? – спросил он в последний момент.
Врач сухо засмеялся.
– Я не знал, что вы так мнительны, профессор. Мальчик немножко хрупкий, а испорченные желудочки бывали в детстве у нас всех. До свиданья!
Верагут знал, что в доме его присутствие излишне, и задумчиво побрел по полю. Сухие и деловитые манеры врача успокоили его, и он теперь сам удивлялся своему волнению и чрезмерной мнительности.
С облегченной душой шел он вперед, вдыхая жаркий воздух ясного утра. Ему казалось, что это его прощальная прогулка по этим лугам, сквозь ряды этих плодовых деревьев, и на душе у него было привольно и радостно. Когда он постарался дать себе отчет, откуда у него это новое ощущение развязки, чего-то решенного, ему стало ясно, что все это следствие утреннего разговора с фрау Адель. То, что он сообщил ей о своих планах и она так спокойно выслушала его и не сделала никаких попыток сопротивления, что теперь были отрезаны все пути к отступлению и ближайшее будущее было так ясно и несомненно, – все это влияло на него благотворно, было источником успокоения и нового чувства собственного достоинства.
Не сознавая, куда идет, он свернул на тропинку, по которой шел несколько недель тому назад со своим другом Буркгардтом. Только когда дорога начала подниматься вверх, он увидел, где он, и вспомнил ту прогулку с Отто. Вот тот лесок со скамьей и таинственным просветом в светлый, картинный, далекий ландшафт голубоватой речной долины он хотел писать осенью, причем собирался посадить Пьера на скамью, так чтобы мягкая детская головка его выделялась в темном лесном свету.
Медленно взбирался он наверх, не чувствуя больше зноя близящегося полудня и напряженно ожидая момента, когда за гребнем холма навстречу ему выдвинется опушка леса. При этом ему вспоминался тот день с другом, вспоминались их беседы, отдельные слова и вопросы друга, еще почти весенний тон ландшафта, зелень которого с тех пор стала гораздо темнее и мягче. И внезапно его охватило чувство, которого он не испытывал уже давно и неожиданный возврат которого сильно напомнил ему времена юности. Ему вдруг представилось, что со дня той прогулки с Отто прошло много-много времени, и он с тех пор вырос, изменился и дошел вперед, так что,
