то, что я задумала.
— Да хватит тебе самоедством заниматься! Тебе говорят, было-во! Чего тебе еще?!
— Хорошо бы… Помните наши упражнения на первом курсе? Помните — «Руки»?
А «Предметы живут и разговаривают»? Ой, сколько напридумывали мы тогда! Здорово-то как было!
— «Утопленники». Народ пришел тогда посмотреть нас! Пришлось даже повторить еще. Помните?
— Как же, как же. Мы ведь впервые на них зрителей-то позвали. Им наше лицедейство понравилось!
— Чего-то мы уже в воспоминания ударились. Стареем, что ли?
— Стареем, не стареем, а вспомнить есть что. Какие мы маски-то сделали тогда? Прямо класс! А пластическое решение? А, да что говорить!
Дома уже все спят. Петька положил под щеку кулачок и посапывает в своей кроватке.
Что-то вдруг взгрустнулось и потянуло в Питер, к Юре.
«Раздвоенность какая-то. Юркин друг, замечательный Брок, прав: надо или туда, или сюда. Середина для стоящих пешеходов и инвалидов. Ничего. Скоро все разрешится само собой. Вот кончу институт».
Эля разделась и легла в постель. Как всегда, сначала в голову полезла всякая всячина. Потом перед глазами стали всплывать цветными снами какие-то картины.
«Я вижу целую панораму. Это Нидерланды времен испанской экспансии. Так зримо написано у Метерлинка.
В небе висит луна. Косогор. На нем стоит под большими старыми дубами пастух «Рыжий Карлик», опираясь на длинный посох. Рядом с ним кривой мельник, который уже успел остановить свою мельницу. Ее крылья замерли, как крест.
Эти двое с тревогой всматриваются вдаль. Снег освещает их синие чулки и красные плащи.
Внизу, в долине, на зимнем лугу мирно пасутся овцы, а за ними полыхает огнем положенная испанцами ферма. По каменному мосту к деревне «Назарет» проскакали испанские вооруженные всадники. У каждого за спиной в седле ландскнехт в ярко желтом.
Они уничтожат в той деревне всех младенцев. Господи, почему в мире жестокость имеет такую власть? Промысел дьявола. А жизнь так прекрасна, если 6 не убийства и пролитая кровь…
Фу ты, надо спать. Поздно уже. И ни о чем не думать!» А в голове опять закопошилось. Мысли, мысли…
«Кто мы? Какие мы? Для чего существуем? Или уже существовали? И будет ли будущее? Радуемся чему-то, или радовались уже. Горюем, или отгоревали? Кто нас ведет и куда? Почему разными дорогами?
Дороги, дороги… Мои в Питер и обратно. Все мы мечемся в своем одиночестве. Мы все блуждающие одиночества.
А я во сне все еще летаю. Значит, расту. Ну, спать, спать!»
И вдруг Эля увидела себя. Будто со стороны. Она пробирается сквозь молочный жутковатый туман по каньонам каких-то узких улиц-лабиринтов. На ней странный головной убор. Кругом тонут в тумане очертания незнакомых домов. Откуда-то всхлипывающий, с подвыванием женский голос. Не то плачет, не то поет на незнакомом языке. И размораживается вечность…
— Танька, я у тебя не смотрела какого-нибудь альбома?
— Какого, например?
— С репродукциями картин.
В трубке зашипело и прорвались гудки. Старый. допотопный аппарат! Эля еще раз набирает номер Танькиного телефона.
— Куда ты пропала?
— Да кот прыгнул на рычаг. А каких именно репродукций? — Художников примерно XVI века.
— Нет, такого альбома у меня нет. А для чего тебе? Опять что-нибудь придумываешь?
— Все-то тебе расскажи. Просто наваждение. Привиделось. — Плохо спишь, значит. Ну, привет! Мне бежать надо.
Уже глубокой ночью приехал из Астрахани неожиданно брат. Лилия Федоровна пытается сразу же выспросить его о жизни в тех краях.
— Мам, вот приму ванну, как джентельмен, заботящийся о чистоте своей шеи, и расскажу все. Как работаем, как живем — ничего не утаю. Честно.
Проходя мимо комнаты Эльмиры, тихо позвал ее:
— Эльмир, там на столе, в большой комнате, тебе подарок. Это из Астрахани. Сестра ищет сонными ногами тапочки, с трудом их находит. Накидывает на плечи одеяло и идет в большую комнату.
— Ура! Мешок икры? Да?
— Посмотри, увидишь.
На столе сверток. Как в детстве вспыхивает радость. Эля разворачивает его. Альбом репродукций. Кранах. Немецкий художник. ХVI век. Дрогнуло сердце и повисло где-то в горле. Она судорожно перелистывает страницы. Вот она. Донатрикс. Портрет. Деталь. 1510 год. Из-под странного головного убора, спадающего на плечи, темные глаза…
«Кто? Где? Почему? И зачем?
Кто Я? Что Я? И зачем Я? Любить? Зачем? К чему все эти муки? Играть? Для чего? Зачем все эти страдания? Почему я плохая, почему? Боже, помоги! Помоги мне, Боже.
Дозвонись! Почему не звонишь? Почему? Ты далеко без меня, я здесь с театром… А зачем театр здесь без тебя. Но… Мы уходим все дальше и дальше. Куда? Любимый, не бросай меня — это разорвет мне сердце. Я человек без прошлого, без памяти. Снег… Снег… Где ты, а? Ты слышишь меня, а?..
На улице метель. В кафе тепло, дневной свет обливает зал. Почему я так люблю это кафе «Театральное»? Оно никогда не обманывает надежд, его не закрывают на обед, на санитарный час.
За соседним столиком сидит мужчина и женщина. Женщина в ярко красном шерстяном платке, в синтетической, под каракуль, шубе. Она пересчитывает рубли, приговаривая низким, сиплым голосом. Мужчина в выношенной меховой шапке, истасканном пальто с чужого плеча. Его одутловатое лицо выражает непонимание действительности.
Специально сажусь рядом с ними. Женщина вышла, а мужчина подошел к прилавку и стал просить стакан. В ответ послышалось бормотанье — стакан не дали.
— Все вы ментовки, — сказал мужчина со злобой, горечью, презрением к ним, к себе, ко всему миру.
Хлопнула дверь, потянуло холодным воздухом с примесью кислого запаха перегара. Мужчина ушел вслед за своей подругой.
— А от нее-то как несло!
