стороны, и медленно побрёл в сторону измятых колосьев. Они складывались в тропу, широкую, извилистую. Сердце забилось быстрей – не здесь ли шёл бой, который и стал для Олафа последним?.. он отходил всё дальше и дальше от муравейника и склона оврага, и на очередном шаге нервный взгляд уцепился наконец за блеск в пожухлой траве.
– Что это… – пробормотал Лоренц, ускорив шаг, насколько мог, – что же… – вглядевшись в тёмные, едва различимые стебли, он нервно выдохнул. Если будет воля Всесветного, сказала ему Марта, а мы ничего не сделаем, то это мы – грешники. Была воля, да не на то, о чём она говорила. В траве под смятой травой различался эфес с таким знакомым вепрем на навершии. Лоренц попробовал было его поднять, но руки ослабли, а ремней, чтоб повесить его на пояс, у него не было. Он расчистил траву вокруг – клинок был весь в крови.
– Вот оно, – прошептал Сиятельство, – вот оно, вот оно! – на душе стало так легко и радостно. Вот и нашлось для церковников доказательство праведной смерти. Не будет Олаф опозорен, не будет!.. надо только понять, кто… с кем… за что… он нервно оглянулся по сторонам – тропинка мятой травы продолжала уходить в сторону, а стебли на земле были такими же тёмными, что и листья у муравейника. Собравшись с силами, Лоренц побрёл по степи вперёд.
Тонкий серп луны едва освещал землю, юноша то и дело спотыкался о кочки и спутанные корни трав. И он почти не удивился, когда трость ткнулась во что-то мягкое и увесистое на земле. Лоренц присел, отбросив свою палку. Ноги гудели нещадно. Осторожно откинув ткань с земли, он вздрогнул и прижал ко рту ладонь. Под ободранным плащом лицом вниз лежало мёртвое тело в расшитой длинной рубахе. Едва совладав с порывами тошноты, Лоренц, упёршись в землю, перевернул труп. Тусклый лунный свет упал на смуглое лицо с широко открытыми от ужаса глазами.
– Так вот что… – пробормотал Лоренц, нетерпеливо шаря ладонями по одежде мертвеца. Муравьи и черви пугались его рук и расползались в стороны. На шее висел тот же медальон, что передали из Кипрейки. За поясом была заткнута размокшая записка; юноша попытался её развернуть, но бумага оказалась перепачкана в крови и земле, а те символы, что можно было разобрать через грязь, показались ему незнакомыми. В животе торчал окровавленный осколок дерева. Костыль… Лоренц нервно посмотрел ниже – ноги и ступни были изрезаны. Чуть поодаль валялась пустая бутылка; от запаха юноша закашлялся – именно этим напитком несло от тела Олафа.
– Полежи-ка ты здесь… – пробормотал он, накрыв тело плащом. – Завтра доложу о тебе, и сам буду рядом на осмотре тела… и меч надо прикрыть, чтоб не утащил никто за ночь…
Путь обратно оказался проще. От мысли, что уже завтра он сможет рассказать о своей находке, очистить имя Олафа от сплетен, доложить, что он нашёл его меч, и что Велла с детьми смогут с ним попрощаться, и получить наследство, и не будут опозорены, и… нога отзывалась болью на каждый шаг, и на подъёме пришлось замедлиться.
Караульный всё стоял на своём месте, чуть зевал и глядел на опустевшую уже дорогу. С подозрением покосившись на Лоренца, испачканного и в траве, он снова дежурно поклонился и принялся ходить взад-вперёд у входа в храм.
– Не знаешь, – хрипло спросил Лоренц, подойдя к нему, – кто вчера здесь стоял?
– Да почём знать, господин, – тот пожал плечами. – Нас ставят, куда Благородию, шоб он помер раньше матушки названной, угораздит. Я-т вчера и вовсе спал, на дневном был, не видал никого. А шо?
– Глупо как… – пробормотал Сиятельство, – зачем Юлеку самому решать такие вопросы? Дел, что ли, нет больше никаких?.. спасибо тебе, – он кивнул караульному и поковылял в сторону дороги.
В управе по-прежнему была слышна возня и громкий кашель. Слуги всё сновали туда-сюда, заплаканная девица сидела на лавке с остывшим уже травяным чаем в руках. Увидав Лоренца, она тихо всхлипнула и склонила перед ним голову.
– Отказалась? – негромко спросил он. Та только кивнула.
– Совсем плоха госпожа, совсем… – прошептала она, – в бреду думает, что её хотят отравить; я уже не знаю, может, спящей ей в рот влить? Так она, бедная, и заснуть не может от кашля и жара. Не держать же её силой, как скотину! – по щекам покатились слёзы. – Сил никаких… а господин не хочет вызывать со столицы маатанского учёного врача, говорит, наши не хуже, а у тех-то кто знает, что на уме. Они-де как раз и потравят, и остальным тут же нездоровиться будет, а после похорон ещё и обобрать семью не забудут, – девка снова всхлипнула. – Я уже и самой госпоже предлагала распорядиться, так она чужаков ещё больше не привечает, чем Его Благородие!.. простите меня, пожалуйста, – она вытерла щёки, – расстроилась совсем, вывалила вам всё, вы уж извините, сил никаких с ней…
– Я понимаю… – пробормотал Лоренц, – понимаю… – ему было странно слышать о том, что Юлек не верит маатанским лекарям. Сам Лоренц выписал заграничного врача из знахарского дома Эльпера сразу же, как свои лекари признались в бессилии в излечении его батюшки. Ногу спасти он не смог, но хоть посоветовал, как уменьшить боль.
– Надеюсь, что днём вы сможете отдохнуть, – он чуть поклонился девушке. Та залилась слезами.
– Спасибо, спасибо вам, господин. Был бы Благородие так же добр… вам еду подадут завтра прям в комнату, я прослежу, господин. Отдыхайте, ежели сможете уснуть в этом шуме.
Уснуть Лоренц так и не смог. И дело было не столько в голосах, сколько в том чужаке за храмом, слое травы над окровавленным мечом и холодном детском браслете, висящем на его запястье. Облегчение, которое он так ждал, смешивалось с тревогой. Откуда здесь фратеец? Как смог добраться, чтоб его никто не заметил? Храм на севере, а южные дороги все просматриваются; значит, он пришёл с Кальгинки? Или и вовсе с города?.. снова вспомнился подожжённый дом, крик Розы и мальчишка с факелом.
Не в силах уснуть, Лоренц кое-как поднялся на кровати и взял со стола свёрток из платка и медальона. Платок отправился обратно, а медальон он принялся рассматривать внимательно. Надо было, верно, забрать записку – может, здесь кто смог бы разобрать? Переживёт
