добра, забери костыль со двора, и положи его к… моему оруженосцу. Как же он без него отправится в свой последний путь?
– Вы, значится, верите, что он с кем-то повздорил… – пробормотал староста, подхватив его под локоть и направившись к выходу. – Что ж, преступника и дебошира приятней иметь среди слуг, чем самоубийцу?
– Не дерзите, – велел Сиятельство, вырвав локоть из его рук. – Вы прекрасно понимаете мои мотивы. Если он сам начал драку, так соперник ему уже отомстил. А теперь проводите меня в управу.
Лоренцу выделили для ночлега бывшую спальню родителей Фрола. Оказалось, что последнее время в ней ночевал Юлек; однако для комфортного сна вотчинника он милостиво согласился перебраться к брату.К нему зашли из храма: тело наспех осмотрели и оставили под простынею до самого отъезда. По требованию Сиятельства к гвардейцам на посту у его дверей присоединились и те солдаты, которые уже освободили места в лекарском доме, но ещё не уехали обратно в лагерь. Фрол, конечно, сразу прибежал к нему; получив наказ от брата вести себя поспокойнее, он просто тихим шёпотом рассказал последние слухи, что ходили сегодня днём по управе, подоткнул Лоренцу одеяло, с нескрываемым восхищением пощупал трость и убежал обратно в коридоры.
Проснулся он уже затемно. Гвардейцы справлялись на совесть: больше в комнату никто не входил. Кое-как приподнявшись на локтях, Лоренц потёр глаза и случайно задел рукой затянувшуюся, но всё ещё саднящую рану на щеке. Он тихо выругался, опёрся второй ладонью на кровати и сел, свесив ноги. Прошёл уже почти что день, а он так и не приблизился к разгадке ни на шаг. Если не удастся обелить имя Олафа, с тревогой подумал он, то как ему показаться на глаза его супруге? Так некстати вновь вспомнился Лавр; и он сам, и его жена, и рассказы по пути. Старший не может спать в одиночестве… сможет ли Лоренц признать вину перед Веллой и её детьми, всё ещё ждущими своего отца? Он ведь столько раз уже возвращался домой с куда более опасных мест! И вернуть повязку, и найти его меч, чтоб старший сын получил их по наследству; и выдать жалованье за будущий год, чтоб они хоть как-то смогли встать на ноги после потери мужа?.. а можно ли будет делать то же, если он будет сожжён с гнилыми ветками и прогорклым сеном, без молитв и почестей?..
Юноша медленно поднялся, подтянув к себе трость. Заботливые служки сняли с него сапоги и камзол. Кое-как натянув на больные ноги обувь, Лоренц накинул одежду сверху на плечи и неспешно побрёл к лестнице. Господа уже спали; внизу раздавались голоса слуг, звенела посуда и шуршали тряпки в уборке. На втором этаже раздавались усталые женские стоны и кашель – верно, та самая хворающая мачеха.
– Ох, госпожа сегодня совсем плоха… ну-ка, посторонись, – мимо промчалась девица с кружкой и полотенцем в руках. Препирательства с гвардейцами, стук двери, и кашель стал куда громче. Раздались тихие уговоры, хриплый голос, звон посуды и всхлипы.
– Да нет же, это лекарства, Марта лекарская передала для вас, выпейте, прошу… да какой яд, да о чём вы, Ваше Благородие! – девка чуть не плакала. – Выпейте, вам станет лучше, хоть уснуть сможете, прошу вас!..
В каждом доме, верно, своя личная трагедия, подумалось Лоренцу. У одних – смерть отца, у других – болезнь матери, у третьих… надо бы переговорить завтра с родными той девки-мельничихи, что нашли погибшей два месяца назад. Может, хоть их поиски оказались удачней.
На ночной улице было почти морозно. Лужи на грязной дороге прихватило тонким льдом, который звонко хрустел под каждым шагом. Людей почти не было, а те редкие силуэты, что встречались по дороге, были уже знакомы. Парни из знахарского дома шли по улице быстрым шагом, у одного в руках был целый сноп увядших трав – ходили, похоже, за лекарствами в степь. Встретилась та самая рослая девка из кабака. Увидав Лоренца, она покраснела и ускорила шаг. Смутно знакомый мужчина тихо переговаривался с другим, стоящим спиной к дороге. Эх, если б тут были те же флаги или повязки!.. собеседник повернулся на хруст льда. Его Лоренц сегодня ещё не успел встретить, загорелое лицо было ему неизвестно. Так и не приняли его деревенские, вспомнил он рассказ Яна. Хоть ещё одна мать оказалась достаточно смелой, чтоб оставить своего невинного ребёнка в живых… неудивительно, что днём его не было видно. Чуть кивнув мужчинам, юноша неторопливо продолжил путь. Ноги сами понесли его по главной дороге, и, когда он увидел далеко впереди высокие окна храма, в груди знакомо защемило.
За стенами было тихо, одинокий караульный стоял около двери и ворошил носком сапога сухую пожелтевшую траву. Увидав Лоренца, он поклонился и продолжил своё незатейливое дело. Тот перехватил трость, тихо поздоровался и пошёл дальше, на задний двор, к оврагу.
Спускаться в одиночестве оказалось куда сложнее. Времени ушло больше, чем утром; но и права на ошибку у Лоренца нынче не было. Если б упал, то разделил бы судьбу Олафа, и нашли б его тело хорошо если через несколько дней. Ступив наконец на твёрдую землю, которая не осыпалась под сапогами, он выдохнул и устало присел на склон.
– Всего пять дней… – прошептал он. – Я и за один-то не продвинулся ни на шаг… я не хочу никого оговаривать, Олаф, но я должен отвезти тебя домой. Ты бы отвёз.
Он прикрыл глаза, и в темноте перед ним предстало лицо оруженосца – улыбающееся, чуть виноватое, с преданным серьёзным взглядом, как и во все дни до того злосчастного похода в Кипрейку. Плечи его были вывернуты, как утром в овраге, а из бедра торчала дымящаяся кривая сабля.
Лоренц поднялся и сделал шаг к знакомому муравейнику. Жучки растаскивали в стороны окровавленные сломанные травинки. На земле остался лежать браслет из мелких крашеных бусин – старый подарок от младшей дочери Олафа, который он всегда носил на поясе.
– Тебя, кажется, тоже стоит вернуть… – пробормотал юноша, присев. – Так же, как и повязку, и меч, и с лагеря все личные вещи… – он поднял украшение, такое же холодное, как и тот лёд на лужах. Надев браслет на руку, Лоренц хотел уже было встать на ноги, но взгляд упал на смятую траву поодаль, на которой не лежало тело.
Медленно поднявшись, юноша переворошил тростью траву, от чего муравьи разбежались в
