не сделаешь, пупсичек, я же мать твоей дочери, – дорогие зубки супруги сверкают в сумерках, словно улыбка Пенни Вайза. Она была свежей и красивой когда-то. Сейчас – бледная тень себя прежней. – И еще, я давно не видела Маришку. Как там моя доченька? Я ведь могу пойти в суд, и потребовать опеку над ней или попросить установить мне время встреч с собственным ребенком. Ты, Макар ведь лишил меня этого счастья. Наши договоренности я соблюдаю, девчонка осталась с тобой. Но я ведь могу передумать? Правда?
– Ну, ты вспомнила, мать. Нет, ты продала свою возможность быть Маришке родственницей за кругленькую сумму и белый порошочек, который ты любишь даже больше чем себя любимую. В зеркало давно смотрелась? Хотя, я пожалуй увеличу сумму содержания. Может быстрее сдохнешь, – рычу я, понимая, что веду себя как последний лошара. Ведусь на откровенный шантаж этой ведьмы. Даже достал телефон и уже ввожу пин банка.
– Не дождешься, – скалится Дашка. Слава богу, Маришка ничего не взяла от этой дряни. Ни внешне, ни внутренне. Она только моя, и ничья больше. И если будет надо, я зарою курву, виснущую сейчас на моей шее. Что бусичек, может вспомним былое?
– Я брезглив, – разжимаю руки женщины, обвившие мою шею. – Не пользуюсь местами общего пользования. Деньги отправил. Проверяй.
– Знаешь, ты ни с кем не сможешь быть счастлив, – вдруг совсем нормальным голосом говорит Дашка. – Ты просто не умеешь. Отталкиваешь всех, кто тебя любит, или любил когда-то. А ведь не за что, сам подумай.
– Пошла ты, – сажусь в машину и захлопываю дверь. Смотрю на пошатывающуюся женскую фигуру, уходящую по тротуару в сумерки и загибаюсь от не выплеснувшейся злости. С силой бью по рулю кулаками. Она права. Я все порчу. Вот вроде есть все, всего достиг, добился сам, а в итоге я никому не нужен, кроме маленькой девочки, которая скоро тоже меня возненавидит.
Мотор отдается сытым урчанием, когда я поворачиваю ключ в замке зажигания. Музыку на полную. Все у меня шикарно. Просто отлично. Набираю номер.
– Папа, – отзывается трубка самым любимым на свете голосом, в котором слезы. Я так хочу ее укрыть, но эта жизнь жестока. Нужно учиться сносить удары, иначе можно сломаться, – папочка, она же обещала. Мама Вера обещала, что не бросит меня.
– Вера сделала свой выбор, – говорю, проклиная себя. Пытаюсь убедить в первую очередь свою совесть, что жестокость иногда нужнее ласки. – Деньги, Мариш, важнее обещаний, запомни.
– Но она ведь не взяла денежки. Они на кровати остались. Тетя Ляля их спрятала, пока ты не вернешься. Верни ее. Ты же можешь. Ты все можешь, – всхлипывает Маришка.
– Иногда я ошибаюсь и не могу ничего. Я приеду скоро, будем смотреть мультики и есть гамбургеры, – мой жизнерадостный тон даже мне кажется фальшивым. – А потом поиграем в твоих любимых супергероев.
– Я не хочу ничего. Я хочу Веру, – шепчет Маришка и в ухо мне несутся гудки, раздирающие на части мою уверенность в непогрешимости моих убеждений. Выруливаю на проспект и вдруг осознаю, что вон в том доме живет проклятая Булка, без которой и мне плохо, оказывается.
Двор спит уже. Тихо и безлюдно, как в пустыне. Останавливаюсь под окнами Веры, в которых мерцает приглушенный свет. Нужно просто сделать несколько шагов. Дергаю ручку дверцы, и слепну от света фар. Во двор въезжает шикарный лимузин, смотрящийся здесь, как алмаз в навозной куче. Странно, какие дела могут быть у владельца дорогущей тачки здесь? Я знаю чей это лимузин, все в городе знают. А еще я почти уверен, что хозяин жизни приехал к Вере. И это уже становится очень и очень интересным.
Вера
– Вера, лосины повисшие на похудевших ляжках – зрелище удручающее. Тебе худеть вредно. Ты красотка, – хихикает Валюха, прихлебывая капучино из моей любимой чашки. И плевать она хотела, что время уже не для калорийного кофейка, который Мойва называет «растижопа», и что на город плотным одеялом упала беззвездная ночь. Валька ведьма с метаболизмом как у колибри. Если я толстею, вдохнув воздуха, то она может съесть слона и не поправиться ни на грамм.
– А… – начинаю я, но давлюсь долькой апельсина. Из глаз брызжут слезы. И выгляжу я сейчас наверное как припадочная в период буйства.
– А Ярцев просто мудак. Мы с девчонками, кстати, тебя предупреждали, – со всей силы стукнув меня между лопаток, припечатывает Валентайн. – Слушай, дед твой…
– Он такое же слово, как Ярцев, – всхлипываю я, растирая по лицу рукавом слезы. – Не хочу, Валь. Не надо. Мне ничего не надо от этого человека.
– Ну и дура. Ярцев бы валялся в пыли у твоих ног, если бы знал чья ты наследница.
– А надо мне так? У меня уже был такой вариант. Ничего хорошего не вышло. Да и Ярцев отвратителен. Я его ненавижу. Прям вот убила бы.
– Ну-ну, прямо невооруженным взглядом видно, что ты мужика не выносишь, ага, – хмыкает эта паразитка, слизывая остатки молочной пены со стенок чашки.
– Ты сейчас похожа на дятла, – говорю задумчиво, размышляя дать ей по глупой башке или нет. Напридумывала небылиц и сама в них поверила. – У них язык такой длинны, что птичкам приходится его вокруг черепа обвивать. Ты тоже лишнего болтаешь.
– Чегой та на дятла то? Хоть на дятлиху бы сказала, что ли, – удивленный взгляд красотки Веллы меня смешит. И мы с ней одновременно начинаем хохотать. Я смеюсь и не могу остановиться. Все, что скопилось у меня в душе выплескивается в пространство маленькой кухоньки истеричными клочьями глупого смеха. И вроде даже становится немного легче. Совсем чуть-чуть, но и это счастье.
– Ты сейчас говоришь, как Маришка, – горько выдыхаю я остатки веселья.
– Вер, не надо. Не думай. Она же чужая дочь. Не твоя. Я все понимаю… – Валька смотрит сочувственно, и с легкой опаской.
– Нет, не понимаешь. И слава богу, – говорю я спокойно, но это совсем не так. Меня разрывает от чувства невозможности что-то изменить и полной опустошенности. – Я ее обманула. Маленькую девочку, которая доверилась мне. Ей плохо и одиноко, а я тут…
– Ты ни в чем не виновата. Детка, послушай… – договорить подруга не успевает. Звонок в дверь разрушает тихий уютный мирок, в котором
