хорошо думать. Вспоминать что-нибудь из детства. Детство у него, считает Юрка, было до школы. Жил он в основном у бабушки, но мамка время от времени наведывала его там. Один день запомнился ему особенно четко…
Деревня готовилась к празднику, все пекли пироги, убирали и украшали их веточками берез. Бабушка тоже суетилась у печи, а Юрка смотрел на все ее приготовления и недоумевал: почему не чувствуется праздника? Ведь вон – и пироги отправились в печку, и в доме все прибрано, и солнышко за окном теплое, а праздника нет. Юрка сидел у окна и смотрел на дорогу, вернее, на тропинку, сбегающую с пригорка прямо на бабушкину улицу. Эта тропинка, знал Юрка, шла от большака, а большак шел от райцентра, из которого на попутке к Юрке приезжала мать. Юрка представлял, как она едет в кабине грузовика и насмешничает с шофером (с мужчинами мамка серьезно говорить не умела, а все смеялась и смеялась), тот тоже похохатывает в ответ, но у поворота на деревню мамка уже без смеха скажет:
– Все, приехала. Дальше рули один.
Машина послушно остановится, мамка легко, как девчонка, выпрыгнет на дорогу и, самое большее через полчаса, покажется вот на этой тропинке. Юрка сидит и терпеливо ждет. Пусто… Пусто… А вот… мамка!
– Бабушка, мама приехала!
Бабушка семенит к окну и Юрка чувствует, как все вокруг наполняется праздником: и дом, и все вокруг дома, – все-все, до самого неба!..
…– Юра!
Анна Павловна немного медлит, давая ему возможность прийти в себя, потом спрашивает:
– Ты сегодня готов отвечать?
– Конечно.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…
Читать Пушкина такое же удовольствие, как и слушать. Буря у него и воет, и плачет, а – не страшно, сердце даже радостно замирает отчего-то…
– Садись, пять.
Еще бы не пять – за бурю-то… У него, Юрки, есть дома книжка, «Избранное» называется, так он там даже и про анчара читал, и про Царское Село, и даже про… любовь. Учителя почему-то считают, и даже их Анна Павловна тоже, что дети в любви ничего не понимают – рано им, не доросли. Не доумнели. А взрослые – понимают?! Вон мамку взять. Сказанула сегодня… Врет ведь, врет! Юрка знает, бабушка рассказывала – был у него отец. Был, как у всех. Только ушел. К другой женщине. Мамка хоть и хорохорится, а сама жалкует о нем, еще как жалкует (так говорила бабушка, но и Юрка думает точно так же). Жалкует, но говорит всякую ерунду. А нет, чтобы сказать: «Печаль моя светла, печаль моя полна тобою»… Или они, взрослые, уже позабыли такие слова?
– Ребята, записываем задание на завтра.
Завтра – это завтра. А надо еще сегодня: истопить печь, помыть пол. Приготовить что-нибудь на ужин. Картошку жарил вчера. И позавчера тоже.
Сварить макароны?
– Юра, ты задержись на минутку…
После школы он, как всегда, пошел в мамкину столовую. Мамка, в белой косынке и грязном переднике (надо будет сказать, чтоб постирала) убирала со столов посуду. Пока – трезвая, – с облегчением вздохнул Юрка.
Она посадила его за угловой стол, принесла тарелку с супом и еще одну – с картошкой и котлетой:
– Ешь.
Села напротив, подперла щеку рукой и стала смотреть на него. С едой Юрка управлялся сноровисто. А мамкины глаза, пока она молчала, были такими хорошими.
– Ты бы пришла сегодня пораньше.
– А что?
– Поговорить надо.
– Ха…
– И не пей нынче, ладно? Ну, постарайся.
Мамка отняла руку от щеки:
– А вот этого обещать не могу. При всей моей любви.
– Ну я прошу тебя. Поговорить надо.
Видно, проскользнуло в его голосе что-то такое, что заставило мамку все-таки согласиться:
– Ладно, попробую.
Из всех домашних дел больше всего Юрка любил затапливать подтопок. Непонятно, почему так возмущались тетечки из родительского комитета, когда увидели его за этим занятием в первый раз? Наверно, потому, что тогда он учился всего в первом классе (зато теперь – в третьем!), а у них в голове прочно сидит: спички детям доверять нельзя.
Так ведь – детям же! Можно было бы догадаться, что он уже не имеет к этому сопливому племени никакого отношения! Догадалась же Анна Павловна… Вон сегодня, после уроков, прямо с этого и начала:
– Юра, ты уже взрослый. И я решила с тобой посоветоваться.
Он сразу понял, что новости у учительницы неважнецкие – так уж она на него смотрела. И точно. Оказалось, родительский комитет и директор школы, после взаимного долгого совещания, решили лишить его мамку родительских прав. Анна Павловна, когда говорила это, изо всех сил старалась сделать вид, что ничего такого страшного не говорит: ну, решено и решено, да ведь еще не сделано – значит, пугаться рано. «Понимаешь, Юра, тебе надо с мамой поговорить. Надо убедить ее как-то переменить свое отношение – к тебе, к жизни вообще. Ты ведь знаешь: твоя мама никого, кроме тебя, слушать не станет»…
Да уж, мамка у него такая: ей никто не указ. Ни школа, ни бабушка… Да бабушки уже и нет. Когда пришла пора идти ему в первый класс, она мамке так и заявила: «Все, до школы парня дотянула, больше не могу – помирать буду». И мамка привезла его в райцентр.
Домишко их стоит на окраине, и здесь почти такая же деревня, как у бабушки: у каждого дома огород, и куры, и гуси, и каждый топит зимой печку или подтопок. У матери рабочий день до пяти, а приходит она и того позже, так чего же странного в том, что он научился топить подтопок? И вовсе ничего здесь нет хитрого: разбил полено на щепки, сложил их шалашиком над скомканной газетой (а еще лучше – над тряпочкой, смоченной в керосине), сверху подложил дровишек покрупнее – и пожалуйста, подноси спичку. Когда дрова хорошо разгорятся – подсыпай понемногу угля.
Какое же это удовольствие – смотреть на разгорающееся пламя! Смотреть – и думать о чем-нибудь. О будущем лете, например, о стареньком велосипеде в сарае, о речке. О мамке…
Беда в том, что все про мамку знают только то, что она любит пить вино и не любит наводить дома порядок. Но разве порядок – главное? Главное то, что она его любит!
Да-да, ехидничает мамка только по утрам. Вечером она совсем другая. Если трезвая – будет смотреть виноватыми глазами, начнет все выметать и скрести. Какой-нибудь торт вкуснющий сделает.
И даже если пьяная… Злая она будет только
