привилегированным дворянским статусом и нищетой крестьян, и она решила посвятить свою жизнь трудам на их благо. Пример Надежды Сусловой побудил ее стать врачом. Поскольку в то время изучать медицину в России женщине было невозможно, она решилась ехать в Цюрих. Когда отец не дал ей разрешения, она приняла предложение Алексея Филиппова, молодого кандидата права, и убедила страстно влюбленного мужа сопровождать ее за границу. К учебе Фигнер приступила весной 1872 года, в возрасте 19 лет. В Цюрихе беседы с другими женщинами ее склада в конце концов убедили ее в том, что ее собственное привилегированное положение держится на эксплуатации народа, то есть российского крестьянства, и что все интеллигенты, при всех их самоотверженных трудах, тоже живут за счет этого народа[85]. Был лишь один способ сблизиться с народом — отказаться от своего привилегированного положения и жить среди простых людей. Когда до получения диплома оставался всего один семестр, Фигнер бросила медицинский институт, вернулась в Россию и стала участницей радикального движения, к которому еще раньше присоединились ее сокурсницы.
Сотни молодых женщин шли тем же путем. Прервав или забросив учебу, они объединялись с мужчинами, чтобы вместе с ними служить общему благу. Радикалы, которых называли народниками, были убеждены в том, что русские крестьяне — социалисты по натуре, в силу общинного землевладения и управления, и стремились посвятить себя народу. Они считали себя в долгу перед ним и хотели этот долг вернуть. Некоторые из них рассчитывали рано или поздно помочь разжечь крестьянскую социалистическую революцию. Очень немногие из них сами принадлежали к крестьянству. Большинство активисток, напротив, происходили из знатных семей — чиновничьих или иных привилегированных; практически все они получили высшее образование. Большинство пришло к работе на благо русского крестьянства в очень раннем возрасте (до 20 лет). Они присоединились к движению, которое строилось как сознательно эгалитарное и основывалось на принципах честности и взаимного товарищеского уважения.
В 1874 году женщины заодно с мужчинами «пошли в народ» в надежде преодолеть гигантскую социальную пропасть, отделявшую их от крестьянства. Некоторые выдавали себя за крестьянок или фабричных работниц. Прасковья Ивановская косила и вязала снопы вместе с деревенскими бабами, ела на завтрак ту же жидкую кашу и спала вместе с ними под открытым небом после трудового дня, длившегося от восхода до заката. Бета Каминская, единственная дочь зажиточного купца-еврея, работала на канатной фабрике. Она тоже жила так же, как и другие работницы, в душном, грязном общежитии, кишащем насекомыми, так же выходила на работу в четыре часа утра и заканчивала ее в восемь вечера, причем работать приходилось сидя на сыром грязном полу. Другие брали на себя несколько менее тяжелый труд: становились сельскими учительницами, акушерками и санитарками. Одной из таких была Вера Фигнер, устроившаяся фельдшерицей в земство.
Всюду этих юных идеалисток ждало разочарование. Измученные после долгого дня работницы оставались глухи к пропаганде социалистических идей, которые отскакивали от них как от стенки горох. Двух-трех месяцев на канатной фабрике оказалось более чем достаточно для Прасковьи Ивановской, которая нашла условия работы тяжелыми и угнетающими. Помимо всего прочего, эти женщины навлекали на себя подозрения. Очень скоро Вера Фигнер обнаружила, что против нее сплотился целый союз местных чиновников.
Про меня распространяли всевозможные слухи: и то, что я беспаспортная, тогда как я жила по собственному виду, и то, что диплом у меня фальшивый, и пр. <…> Вокруг меня образовалась полицейско-шпионская атмосфера: меня стали бояться. Крестьяне обходили задворками, чтоб прийти ко мне в дом… [Фигнер 1933].
В попытках распространять социалистическую пропаганду женщины редко соблюдали необходимую осторожность. Они высказывались открыто, носили при себе листовки, почти не пытались скрывать свои идеи и цели. Между тем разговоры о социализме или хотя бы намеки на несправедливость существующего строя были достаточным поводом для ареста. К концу 1870-х годов в тюрьмах сидели уже сотни женщин-народниц.
Следующему этапу радикального движения тоже положила начало женщина. В январе 1878 года Вера Засулич, член революционного кружка с юга России, при полном зале свидетелей выстрелила в генерал-губернатора Петербурга генерала Трепова. Дочь обедневшего дворянина, Засулич до этого уже получила четыре года каторги и ссылки за участие в печально известном Нечаевском деле конца 1860-х годов. На суде по делу о расстреле Трепова она объяснила: она поступила так потому, что Трепов приказал высечь политзаключенного за отказ снять шапку в присутствии губернатора. «Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, — заявила она, — но все молчало, и ничто не мешало Трепову или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы. <…> Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью». Суд присяжных, рассматривавший дело Засулич, оправдал ее, что полностью отбило у правительства охоту передавать политические дела в новые суды.
Революционное движение расходилось в вопросе о допустимости насилия в политических целях. Некоторые (в том числе и сама Засулич) придерживались мирной народнической программы и отвергали применение террора. Другие же прибегали к терроризму с кровавыми последствиями. Причины для этого были как политические, так и личные. Кто-то хотел отомстить за страдания своих товарищей в тюрьмах, кто-то надеялся заставить правительство признать гражданские свободы — такие, как свобода слова, печати и собраний. У многих не хватало терпения ждать перемен. «Я считала, что единственный выход из того положения, в котором мы находимся, заключается в насильственной деятельности», — пояснила на суде Вера Фигнер. Мишенью для террора были сам царь и видные государственные деятели. Удачному покушению на царя 1 марта 1881 года предшествовали пять неудачных, и каждая такая попытка стоила жизни невинным людям. Успешное покушение на царя Александра II возглавила женщина — Софья Перовская. Она стала первой русской женщиной, казненной за политическое преступление. Перовская утверждала, что не жалеет о содеянном: «Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии; поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне», — писала она матери накануне своей казни через повешение[86].
На взгляд из нынешнего дня, так же, как и в глазах их современников, эти женщины выглядят поразительно самоотверженными. Они привносили в свою радикальную деятельность энтузиазм и пыл, часто отличавшие их от товарищей-мужчин. Ради исполнения своего долга перед народом эти женщины пренебрегали традиционными социальными ролями или полностью отказывались от них. Они не желали быть послушными дочерьми или покорными женами. Вместо этого они заключали фиктивные браки,
