Орден, и никто в этой семье не станет оплакивать умершего дольше, чем этого требует приличие. Но и уйти из крепости умирать не может себе позволить даже странник. Тем более — из той самой, где он некогда принимал Посвящение.
И к тому же у Марона оставалось еще одно недоделанное дело.
Еще раз свистнув своему зверю, он прошел вместе с ним в центральное здание крепости и быстро отыскал в длинном коридоре нужную дверь.
Бывший крихенский командор был там. Дверь была не заперта, окно — тоже, этаж был первый, но слово рыцаря, поклявшегося не выходить из комнаты, пока его не позовут, должно быть крепче и нерушимее любых замков и решеток.
— Я хочу у тебя спросить только об одном, — заявил Марон без всяких предисловий. — Зачем ты это сделал?
Командор молчал.
— Ну объясни: для чего? — вновь спросил Марон. — Для чего ты встрял в эту авантюру с запретным оружием? Ну хорошо, помешали тебе. И Зеленому помешают в самое ближайшее время. А если бы вас не остановили? Ну скажи, чего вам нужно было? Власти? Так ведь ее не съешь и не выпьешь. И с нею не переспишь. Да и над кем? Послушай, ты хотя бы помнишь, сколько людей погибло в дни Катастрофы? Я еще пока не говорю о том, что ты ребятам в души наплевал…
— А ты смог бы убить человека во имя того, во что ты веришь? — внезапно спросил командор. — Если да, то чего стоят все твои слова? А если нет, то веришь ли ты вообще во что-нибудь?
— Я верю в Мир и Жизнь как неотъемлемую его часть, — твердо ответил Марон. — Во имя этой веры я уже обрек на медленную и мучительную смерть одного человека. Себя.
Он поднял ладони вверх, как бы сдаваясь на милость победителя. Но командор вздрогнул и отшатнулся.
— А! Ты видишь эти кровавые волдыри? Это излучение. И это тоже оно. На, смотри! — Марон, взяв со стола правой рукой свечу, левой потянул себя за нижнюю губу вниз, показывая изъязвленную слизистую оболочку. — Вот так-то, командор…
— Бывший командор, так вернее, — добавил он после долгой паузы. — Ты еще месяц назад был командором. Без всяких прилагательных. А на самом деле ты уже тогда перестал быть не только командором, но и рыцарем. Потому что сам попрал свое звание.
— Меня исключат из Ордена?
— Это как решит суд и как скажет Устав, — ответил Марон.
Он поднялся, оперся костяшками пальцев о стол, чтобы не выдать свою слабость, и, отчаянным усилием воли справившись с нею, вышел за дверь.
Волк ждал его в коридоре, положив голову на лапы. Но увидев Марона, он сразу же вскочил и, постукивая когтями по каменному полу, повел его куда-то вглубь здания.
Марон не очень удивился, когда они оба оказались на кухне. И когда морда зверя осторожно легла на самый край корзины с яйцами.
— Ты что, голодный? Тебя не кормили? А, понимаю! Ты хочешь, чтобы я это съел!
Марон взял валявшийся тут же большой нож и, надбивая им одно яйцо за другим, проглотил подряд несколько штук сырыми.
Боль во рту вроде бы попритихла. Да и тошнило теперь как будто меньше.
Он встал и шагнул к бочке с пивом. Но волк заслонил ему дорогу. Потом повернулся и посмотрел на стоявшие в стороне бутылки с красным вином, как бы желая сказать: «Ну, если тебе так уж хочется выпить — бери лучше это».
После яиц был творог, после творога — крапивный салат, и все это обильно запивалось вэдонгским. Тримальхионово пиршество продолжалось до тех самых пор, пока восточный край неба не начал алеть уже довольно явственно. Тогда Марон вышел во двор, вылил на гудящую голову несколько ведер колодезной воды и отправился в свою келью — спать.
Но за полчаса до сигнала к подъему рассветную тишину разорвал в клочья чей-то истошный крик:
— Командор повесился!
День поминовения
Черная, как скала, пантера командора, вывезенная им откуда-то с Юга, еще около двух недель бродила по двору. Хищники, как правило, живут недолго — лет десять-пятнадцать. Потом слепнут глаза, разлаживается координация движений, выпадают зубы, и, если зверь не погибнет от голода, его добьют образующиеся к этому времени во всех внутренних органах опухоли.
Но, видимо, есть в Поиске и Посвящении какая-то своя, особая магия. Союз зверя и человека — это одна дорога на двоих, и конец ее — тоже один на двоих. И если суждено рыцарю дожить до преклонных лет, зверь состарится только вместе с ним.
Покончив с собой, командор своими руками разорвал союз. Пантера дряхлела стремительно. Ее нефритово-зеленые глаза подернулись белесой мутья, потускнела лаково-черная шерсть, одрябли еще недавно упругие мышцы…
Короче говоря, в день Завершения Лета ее похоронили рядом с крихенским командором. Покойный, не тем он будь помянут, был порядочная сволочь, но все же умер рыцарем, и его зверь не пережил его. Так всегда бывает, когда умирает настоящий рыцарь.
Малленским заговорщикам повезло куда меньше. Магистр провинции был обезглавлен ударом меча. Точно так же было поступлено с командором Маллена. Остальных схваченных за руку попросту изгнали из Ордена. Решающей уликой послужили подробнейшие чертежи атомного реактора, выполненные тушью на тончайшем батисте — именно их привез из Илорта глава Фиолетовой.
А вот магистр Оранжевой — отвертелся. Отвертелся самым элементарным способом: попросту заявил, что он ничего не видел и не слышал. Разумеется, ему никто не поверил. Но против него улик не было, да и рудник разыскать не удалось. Бессильной оказалась даже память Рэн — некогда Рэна из Гвальта, излазившего все заброшенные шахты Гвальтских гор.
— Да брось ты, не переживай, говорил ей Тырнат. — Никуда тот рудник не денется. Будем искать. Тебе сейчас другое важнее, тебе Марона надо вылечить!
А Марон проболел почти всю осень. Ему становилось то лучше, то опять хуже. Однако в день Равноденствия он потребовал горячей воды и бритву и, ругаясь обидными словами, сбрил отросшую бороду. С этого момента, как отметила Рэн, его состояние начало понемногу улучшаться.
И вот в дождливое и пасмурное утро последнего дня октября из-за дверей кельи Марона раздался звучный хохот.
При появлении Рэн произошло некоторое замешательство: Марон быстро спрятал под одеяло какую-то книгу. Но Рэн успела разглядеть надпись на обложке. Не обращая внимание на протесты, она отобрала спрятанное и раскрыла на заложенной странице.
— Та-ак. «Похождения импотента», стало быть, наслаждаешься? «Напихала ему в зад жгучую крапиву и, пока несчастный извивался, подобно мартовской кошке, принялась перед ним раздеваться.
