дал мне коня со сбруей и поспешно отправил к эмиру. Я поехал в Шахрисабз, остановился в медресе и пошел приветствовать эмира. Я не увидел никаких примет, говоривших о посольстве и поездке. Два или три дня по утрам я ходил во дворец, но никто не поинтересовался мной. А эмир вместе с другими иногда искоса поглядывал на меня. Я спросил приближенных эмира, кто будет послом, чтобы мне быть при нем. Они ответили:
— Еще точно неизвестно, только поговаривают, что в Россию поедет или Яхшибек додхо, или Исамиддин туксабо, или Наджмиддин Мир Асад.
На четвертый день я эмиру написал бумагу: «Этот нижайший раб прибыл согласно высочайшему указанию. Вот уже три дня, как конь мой привязан в конюшие медресе, а я нанимаю там келью. Люди поговаривают, что три человека могут быть послами. Да соизволит Ваше величество назначить из этих трех человек того, кто смелее и проворнее в денежных расходах, ибо по глупости и безрассудству они все равны».
Прочитав письмо, эмир рассмеялся и сказал:
— Все они равно скаредны, нужен другой посол.
И назначили Абдулькадырбека додхо, как человека смелого и расторопного. Я составил подробный список того, что необходимо для поездки. Послу выдали двадцать тысяч такга жалованья, а мне — тысячу. Спустя неделю, приготовив все необходимое на дорогу, мы направились из Шахрисабза в Самарканд.
Перед отъездом я попросил дать нам черновик послания, чтобы отвечать на заданные вопросы в соответствии с ним. Но мы так и не узнали содержания, так как нам не дали черновика.
На этот раз со мной уже не случилось неприятностей и бед, которым я подвергался во время поездки с Абулькасимом додхо. Посол с самого детства был знаком со мной и поэтому внешне выказывал ко мне благорасположение.
— Настоящий посол здесь — это ты, — говорил он, — а я — твой слуга, и мои люди — твои люди. Во время поездки ты можешь разрешать и запрещать все, что считаешь нужным.
Но он говорил так по своей ограниченности и из-за отупения разума от употребления опиума и не смог сдержать своего слова. Во время торговых сделок и иных операций он принимал необоснованные решения.
Короче говоря, после всех глупостей и позорных действий, после долгих переходов в Оренбурге кончились денежные средства посла. Мы заняли у бухарских купцов тысяч десять танга и продолжали путь в Петербург. В пути русские должностные лица встречали нас с почетом и уважением, устраивали приемы и проводы. Посол делал им подарки, так что наши деньги ушли на них.
В Петербурге нас поместили в красивом, хорошем доме. Наши расходы вел специально приставленный чиновник. Он подсчитывал каждый день наши расходы и записывал в книгу. По вечерам мы ходили в дома зрелищ и представлений, днем осматривали казну, сады, красивые дома и дворцы императора. В качестве переводчика к нам был приставлен Казимбек.[88] Он был нашим переводчиком и во время прежнего посольства, поэтому он отнесся ко мне любезно и радушно, расспросил обо всем внимательно и пошел к послу. Он побыл у него с час, потом вышел и спросил:
— Как звали того старичка, который был послом тот раз?
— Абулькасим додхо.
— А этого как звать?
— Абдулькадыр додхо.
— Какие у вас просьбы на этот раз?
— Я ничего не знаю.
И Казимбек начал говорить:
— Тот посол был сговорчивый глупец, а этот — кажется, несговорчивый глупец. Разве у вас нет других людей? И каждый раз присылают хуже прежнего. Что, ваш эмир лишен способности отличать умного от глупого?
На другой день он принес письмо эмира и сказал:
— Эмир пишет, что он желает послать к императору одного из сыновей, чтобы сделать его наследником. Я перевел императору, и он ответил: «У бухарского эмира много сыновей, я не знаю, которого он имеет в виду. Разрешение этого вопроса возложи на Кауфмана,[89] чтобы он определил будущего наследника, который прибудет в Петербург.»
Я взял письмо и начал читать. Это был стиль эмира, он скрыл от нас содержание письма от стыда. Это был стиль, которым мужчины пишут проституткам и красоткам, стиль неограниченных любезностей. Вот вкратце его содержание: «Я хочу во всем подчиняться тебе, но боюсь племен и улемов. Я пошлю к тебе одного из своих сыновей, пусть он будет при тебе, научится управлять, а потом станет наследником».
Однажды переводчик сказал мне между прочим:
— Императорское празднество приближается. Во все страны посланы приглашения и уже прибыли короли многих стран с поздравлениями. Будут большие гуляния и пиршества. Сочини акростих с хронограммой о дочери императора и ее женихе — я переведу его императору. Он, конечно, обрадуется и наградит вас хорошими подарками.
Потом он добавил шопотом:
— Это исправит также некоторые глупости посла.
Я дал согласие, но устал от дороги и страдал от перемены климата. Каждый раз, встречая меня, переводчик спрашивал: «Что ты сделал, что написал?» А я отвечал: «Будет сделано!» — и проходил мимо. Он продолжал настаивать, и я решил, что он хочет испытать меня, дабы убедиться в моей неспособности, и я спросил имена дочери и жениха.
— Жених — Альфред, сын Виктории, императрицы Индии,[90] — отвечал переводчик. — А дочь императора — Мари, сокращенная форма от Мариам.[91] Она для него — целый мир, и он выдает ее замуж.
Как-то вечерком за какие-нибудь три часа я поставил эти девять букв в начале девяти бейтов и отдал переводчику такое стихотворение:
Луна благородства, о дочь властелина мира,
По воле судьбы сблизилась со счастливым Юпитером.
Это — не то бракосочетание, результат которого может определить разум.
Все цвета полнились из засады,
Ароматы все появились из скрытого места.
В этом собрании — целый мир гурий и пери,
Каждая по красоте и миловидности — вторая ясная луна.
Это — не тот пир, который видят раз в сто веков
Глаза звезд со старого небосвода.
Уста кравчего от рубинового вина стали сыпать сахар,
Глаза красавиц стрелами кокетства ранили сердца. Небо, приветствуя,
Сыплет на головы людей драгоценные камни из ярких звезд.
Молва об этой свадьбе достигла всех уголков земли.
Уши ангелов оглохли от звуков флейт и труб.
Глаза на ее стане увидели хронограмму:
Но куда же удалилась она от стана, украшенного разумом?
Дата бракосочетания по христианскому летоисчислению
