своих подданных. Войска стянуты к границам. Ждём первый выстрел – неважно, с какой стороны. Скорее всего, будет советская провокация, но не исключено, что наш артиллерист Вейко психанёт и жахнет прямой наводкой – чего ждать-то, сопли жевать, всё равно ж не разойдёмся.
– Что значит «Вейко психанёт»? Солдат не может терять выдержку в такой ответственный момент.
– Ещё как может. Знаешь, что было в Валкеасаари? Наши пограничники устроили пальбу.
– В кого стреляли?
– Финская делегация ехала на переговоры. Так прежде чем открыть проезд и пропустить её через линию госграницы, разгорячённые Литманен и Райконен выпустили две ракеты и дали очередь из пулемёта в воздух.
– Чем разгорячённые?
– Мыслями о вечном.
– Это могло стать началом войны.
– Вот и я о том же. Но какая разница – октябрь или ноябрь. Чему быть, того не миновать. У нас есть немного времени на подготовку к обороне. Возьми с собой Эйно, он отлично стреляет. И Йозеф пусть меня защищает – сколько я для него сделала: и невеста ему, и образование.
– Они умрут?
– Нет. Не сейчас. Против них пошлют колхозников, пареньков из Житомира, которые нашего леса в глаза не видели, студентов из института Менделеева. Эти на чужой земле воевать будут вяло: во-первых, растеряются, во-вторых, ведь неясно – за что? Ну с чем они побегут на врага? С какой болью? С какой потерей? Что крикнут, поднимаясь в атаку? «За Родину»? Так Родина за спиной. Здесь чужая Родина. За маму, папу, жену и ребёнка? Да пока с ними всё в порядке. Нет у них мотивации жизнь отдавать. А у наших мальчиков есть.
Руна вторая
Горбатый идёт на войну
Началась мобилизация. Арви спешно приехал в Виипури, чтобы отправить родственников в Швецию – ведь у мачехи в Стокгольме дом имелся, там должны были поместиться Пяйве с лучшими своими картинами, сама самодура, архитектор с женой и Анна. Старый Тролле умолял захватить с собой Босовых, самодура почему-то не хотела их приглашать. Скривившись от брезгливости, Арви пообещал отцу проследить за Галиной и Милочкой.
Мальчики собрались воевать. Эйно пришёл в пункт записи добровольцев на костылях, с рюкзаком, из которого достал серебряный кубок, крупный, ощетинившийся иглами кристалл и пивную бутылку. Первый секретарь изумлённо вскинул бровь, второй сказал неприличное слово, третий стал протирать очки.
– Мика тама он?[52]
– Это чаша Грааля, волшебный кристалл и коктейль для Молотова. Так победим рюсся.
– Ты в своём уме? Кто знает этого парня?
– Это же Эйно Канерва, – ответили в толпе добровольцев, – вы на горб его не смотрите, он лучший стрелок, это его награды за состязания. А в бутылке горючее.
«Лучшему стрелку» было отказано, горбатого инвалида не хотели брать на войну, но Арви вмешался, у него действительно «были связи», и вскоре Эйно сосредоточенно поковылял к армейскому автомобилю. Ему вслед неслись материнские вопли, архитектор держал жену за руки. Урсула билась в истерике, проклинала своего «бесчеловечного» брата. Ни в какой Стокгольм она, конечно, не поехала – зачем себя спасать, если ребёнок воюет? Через некоторое время отправилась на фронт Анна – она приехала из Хельсинки, где училась в Рисовальной школе. Ошарашенный Арви получил от неё записку: «Дядюшка, поздравь меня, теперь я Лотта Свярд!»
* * *
«Дорогие племянники» и Йозеф были в составе взвода, которым командовал «дядюшка». На лесных дорогах нужно было строить препятствия, заграждения. Работали в районе Верхней Райволы, на горе, которая с юга возвышалась над нижней частью посёлка. Лийса помогала ориентироваться среди ёлок. Подозрительный папаша раздавал ополченцам тушёнку. Сапёры делали своё дело. Тамплиер с Лоттой валили деревья, разматывали колючую проволоку. Эйно попросил дядюшку найти ему пригорочек с ложбинкой – чтобы было откуда стрелять и куда прятаться.
Небоеспособных жителей Райволы эвакуировали. Остальные вместе с солдатами финской армии собирались держать оборону. Отстрелявшись, Эйно должен был встать на лыжи, пробежать около километра и съехать с горы в нижний посёлок.
Отправились искать подходящее место. Эйно на лыжах неплохо передвигался, со скользящими ногами и опорой на палки ему было гораздо легче, чем при обычной ходьбе. Правда, снега было мало. Нашли: пригорочек хороший, с ёлкой, ольхой, пеньками. Там Арви приготовил племяннику гнёздышко – накидал сухих веточек, сверху бросил свою старую шинель, чтобы стрелок «не вмёрз в землю».
– Не вмёрзну, – улыбался Эйно. – Ты иди, я присмотрюсь.
Проводил Арви, взяв его на мушку. Покачал головой: дядя был хорошей мишенью в белом костюме с чёрным вещевым мешком. Стал тренироваться: прицеливался, говорил «пах» и пытался «откатиться». Сразил все воображаемые цели, а вот откатываться не получалось, горб не давал, можно было лишь отползать. Эйно наблюдал, как Йозеф с Анной протягивают колючку – в несколько рядов поперёк дороги, по тонкому слою снега. Враги должны были в ней запутываться, а снайпер – быстро всех расстреливать.
Снова дядюшка прибежал. Вытащил из рюкзака одеяло из овечьей шерсти, тушёнку, жестяную коробочку с сахаром, бутылку со спиртом и свой, хорошо знакомый Эйно большой хьюмидор[53] с выбитым на крышке глухарём.
– Ты что, я не собираюсь здесь курить. Во-первых, не хочется, во-вторых, меня выдаст дым.
– Там не сигары.
Арви осторожно открыл коробку: в ней лежали две гранаты.
Было тихо, не холодно, падали редкие снежинки. Арви смазывал жиром лыжи.
Послышались взрывы. Враг приближался, расчищая себе дорогу, рассеивая неприятеля артиллерийским огнём.
– Эйно, мне пора.
– Беги.
– Я хочу тебе сказать…
– Что?
– Ты – самое дорогое, что у меня есть. Самый любимый человек.
– Знаю, дядюшка, поторопись.
Арви крепко поцеловал племянника, «к ногам приделал две дощечки, присел, подпрыгнул и исчез»[54].
Громыхало. Эйно напряжённо вглядывался в дорогу с протянутыми ловушками. Никого не было. Горбатый вспоминал, как гостили с дядей в Райволе у Лийсы, как ловили окуней, загорали на крутом песчаном берегу реки. Думал, что зря отказался от супчика с потрошками – ну и что, что курица без головы бегала. «Может, и мне сейчас голову оторвёт, взрывы всё ближе. Хутор Лийсы недалеко. Коровами пахнет. Или это кажется от страха? Стреляю-то я хорошо. Но что делать, если патроны закончатся, а враги – нет? Удирать? Далеко ведь не уйду. Дядюшка, спасибо за гранаты. Одну врагу, другую себе, да? Или как ты всё это представлял? Приятно, что я “самое дорогое”. Интересно, сколько градусов. Хорошо, что решил стрелять с открытого прицела, в оптическом стёкла давно бы заиндевели. Морозец, но мне даже жарко, дыхание горячее. Так, идут. А ведь я ещё никого не убивал, кроме раскрашенных зайчиков в детском тире, и тех было жалко».
