понимала, Ариадна всерьез приняла роль переводчицы.
— Вся Эллада знает, что я… здесь?
Горгона пожала плечами — слишком человеческий жест для такого создания.
— Быть может, и не вс-с-ся, но часть богов и инкарнатов знает. А значит, однажды узнает и Арес-с-с.
Деми облизнула пересохшие губы. Только сейчас — во всяком случае, за минувшее с нового рассвета время — ей пришла в голову пугающая мысль. Вряд ли Ареса обрадует новость о том, что Пандора, способная открыть пресловутый пифос… нашлась. И вернулась в Алую Элладу.
Второй была мысль о том, что же будет, когда он об этом узнает.
— Не будем терять времени зря, — с разницей в несколько мгновений повторила за Сфено Ариадна. — Смотри на меня, Пандора.
Сил отстаивать право на имя, которое ей дали родители, у Деми не осталось.
Косы Сфено расплелись сами собой. Змеи вокруг ее головы начали двигаться в такт мелодии, слышимой лишь им одним. Покачивались из стороны в стороны, удивительно слаженно и синхронно.
Деми заворожено наблюдала за причудливым танцем змей. Воздушные потоки вокруг нее сбились в невидимый водоворот, который она ощущала кожей. Воронка в его сердцевине с непреодолимой силой затягивала ее.
— Не с-сопротивляйс-ся.
— Хорошо, — выдавила Деми.
— Не разговаривай. Просто впус-с-сти меня.
Подчерпнутая откуда-то (наверняка из книг или фильмов), в голове всплыла фраза «Открой свой разум». Оказалось, это легче сказать, чем сделать.
Однако Сфено еще не закончила свою гипнотерапию. Змеи собрались в один клубок, прижавшись головами друг другу где-то на уровне носа горгоны и узкими телами полностью закрыв ее лицо. Дюжина глаз впилась в лицо Деми, и ее собственное тело будто растворилось. Стало легким, ничего не значащим, бесполезным. Отчасти она продолжала осознавать себя, но большую часть ее «я» змеи во главе с Сфено забрали себе.
В Деми вспыхнул протест — яркий, как фейерверк, и такой же непродолжительный. Ее волю гасила сила большая, нежели обычный гипноз.
— Кто ты?
— Я — Деметрия Ламбракис.
Ей не приходилось делать ни малейшего усилия — слова срывались с губ сами, а в голове, казалось, не было ни единой мысли. Она просто делала то, что ей велели, послушная, словно куколка… и такая же безразличная ко всему.
— Имя твоей души — Пандора. Вс-с-спомни, каково это — ею быть.
На мгновение Деми отчего-то испугалась боли от долгого пути сознания в прошлое. Но боль не тронула виски, а в сознании была лишь пустота. Черная, едкая, словно дым от костра, который не так давно — или, в ее случае, века и тысячелетия назад — еще горел.
— Я не знаю. Не помню.
— Почему не помнишь? — требовательно спросила горгона. — С-с-с тобой что-то с-с-сделали?
Деми молчала. Она не нарушала приказ — подавленная горгоной воля сделать бы это не позволила. Просто не знала ответа.
Сфено это поняла.
— Загляни внутрь с-с-себя. В память прошлых с-с-своих инкарнаций. Что видишь там?
— Ничего. Там ничего нет. Все стерлось. Кануло в Лету.
— Что последнее о с-с-себе ты помнишь?
— Себя в сегодняшнем дне.
Горгона задала еще с десяток вопросов, в которых были похожи не слова, но суть. И результат их был одинаков: плотная стена в сознании Деми и ее плотно сомкнутые губы.
В конце концов Сфено со вздохом сдалась. Прошептала что-то на древнегреческом, что нашло отражение в памяти ее души, а не тела. Деми очнулась. Кассандра выглядела разочарованной — то ли в ней, лишенной памяти Пандоре, то ли в Сфено и гипнотических умениях ее змей. Ариадна ободряюще улыбнулась Деми. Никиас, по обыкновению, был отрешенно-непроницаем, Харон, которого, вероятно, привлекла весть о прибытии горгоны — сосредоточен и хмур.
— Что это может значить? — суховато спросила Кассандра.
Вместо ответа Сфено острым когтем царапнула Деми запястье. Болезненно, до крови.
— Ай! — возмущенно воскликнула она. — Это еще зачем?
И снова горгона не ответила. Одна из ее змей — та, что росла ближе к правому виску, нежели остальные, потянулась к ранке раздвоенным языком и слизнула кровь.
— Я знаю лишь одно: эта печать буквально выжжена на твоей душе. Она не позволяет тебе помнить.
Возможно, впервые — не девушке с амнезией знать о том наверняка — история ее жизней, история ее души развернулась перед глазами словно панорама. Деми увидела себя, Пандору, шагающей по миру год за годом, век за веком. Меняя тела и лица, она продолжала идти. Жить. Продолжала страдать от амнезии, в стародавние времена даже не подозревая, от чего страдает. И даже когда появились и нужные медицинские термины, и лекарства, и врачи, она, девушка с сотнями имен, и лишь с одним истинным — Пандора, не понимала, что с ней происходит.
И только сейчас, уже наверняка, поняла. На ее душе печать, стирающая все воспоминания о минувших днях, обо всех реальностях, обо всех ее жизнях.
— Я не смогу проникнуть за эту грань. Печать, словно стена, меня не пускает. — Сфено сказала это так, будто в происходящем была виновата сама Деми. — А значит, понять, где скрывается пифос, мне не под силу.
Лицо Кассандры вытянулось и разом словно постарело. Харон подался к ней.
— Не переживай так. В этот поворот колеса судьбы мы и так продвинулись дальше, чем прежде.
— А толку? У каждой из инкарнаций Пандоры сохраняется эта печать, что порождает собой амнезию. Ее память не просто была когда-то стерта, она продолжает стираться до сих пор. И если даже Сфено не могла проникнуть сквозь печать…
— Я бы сказал, что все, кроме смерти, поправимо. Но это для жителей Изначального мира, а для нас поправима даже смерть. Мы найдем способ, Кассандра.
— Кто это сделал?
Деми вздрогнула. Никиасу столь хорошо удавалось притворяться тенью, что порой она начисто забывала о его присутствии.
— Что? — нахмурилась Сфено.
— Кто сковал ее душу печатью?
— Я не знаю, и мои змеи не знают. Но…
— Что? — Никиас шагнул к горгоне, без стеснения или толики страха врываясь в ее личное пространство. — Кто создал эту печать? Она сама или ей помогли?
— Этого я с-с-сказать, не могу.
— Хватит винить меня во всех грехах, — выпалила Деми.
О чем, конечно, тут же пожалела. Ведь рядом со Сфено стояла именно она, и выглядела она куда менее опасной, нежели женщина… создание с копной живых змей вместо волос.
Никиас сделал неуловимое, текучее движение, оказавшись в на расстоянии ладони от ее носа. Взгляд Деми метался между двумя половинами его лица, не зная, на какой остановиться. На той, что внушала страх? Гладкой, ощерившейся, чернильно-черной? Или на той, что была непостижима привлекательна? Ведь это несправедливо, что человек, ненавидящий ее,
