больше прославить имя царицы чудовищ. Вопросов о том, кто распустил слухи, что Медея и была ее наставницей, Пандора не задавала.
Навещала ее и Цирцея. Пыталась отыскать в ней свет, шепча, что не все еще потеряно. Света не было — даже жалких его отголосков, слабых искры среди океана тьмы.
Приходил, конечно, и Никиас. В каждый такой визит Пандора предлагала ему свой прощальный — для обоих — подарок. Каждый раз он отвечал: «Потом», а потом рвался на поле боя. Заполненные живой тьмой, словно гноем, трещины полностью покрыли его лицо. Масок Никиас больше не носил — прирученная им, присмиревшая, тьма гнездилась у него внутри. Той, что рвалась, обезумевшая, из Пандоры, стоило взять с нее пример.
В полузабытьи Пандора думала о Прометее, чью печень клевал орел. Пульсирующая в венах темная сила так же медленно убивала ее изнутри. Однажды Цирцея пришла к ней с зельем для быстрой и легкой смерти. Пандора взяла его, но не сделала ни глотка. Выжидала… И наконец дождалась.
Новым заключенным Тартара стал Арес.
Его запеленают в тысячи, десятки тысяч каменных слоев, приставят к вратам бездны тысячи чудовищ. А Алая Эллада наконец получит покой и исцеление.
Только тогда Никиас позволил себя освободить. Лишь попросил на прощание:
— Поцелуй меня.
Пандора целовала его так долго, насколько хватило дыхания, горьким поцелуем вытягивая из него тьму. Прежде, чем сердце Никиаса остановилось, она успела понять, что не чувствует на губах привкус пепла.
Теперь и она могла спокойно умереть.
И даже теперь Пандора не знала, достойна ли прощения, столь большой ценой лишь исправив то, что натворила.
Решать не ей, а тем, кого она, едва не погубив, спасла.
Эпилог
Они стояли, держась за руки. Запрокинув головы, смотрели на голубое небо.
— Я столько лет мечтал тебе его показать…
Пандора — та, что при рождении нарекли Стефанией, — прошептала:
— Больше не Алая…
Никиас в этой жизни носил иное имя и иное, непривычное для нее лицо. Но это все еще был ее Никиас. Лишенному тьмы Гекаты, ему больше не надо было прятаться за масками чудовищ. Больше не нужно было страдать от одиночества. Никиас был открыт ей, открыт всему миру… Но прежде всего — ей.
Однажды он отыскал ее в Изначальном мире. В кафе, куда она забежала, чтобы скрыться от омывающего улицы Салоников дождя. Сказал:
— Здравствуй, Пандора. Помнишь меня?
Она помнила. Воспоминания о мире, что ждал ее за завесой, вернулись, когда ей было пятнадцать лет. Все это время она ждала лишь его возвращения.
Рядом с Никиасом застыли двое. Ариадна повзрослела, но была все так же прекрасна, Харон — неизменен, как всегда, и неизменно хмур. Встреча с ними и путь в Алую Элладу по черному и длинному, словно Стикс, тоннелю, сопровождались ощущением дежавю. Но теперь все было иначе.
Теперь Пандора по-настоящему начинала жизнь с чистого листа.
Пифос с атэморус был запечатан навеки, химеры за годы без Ареса и заточенной в Тартар Гекаты уничтожены, а потому она лишилась прежних сил. Пандора не ждала прощения от богов, но, по-видимому, все же его заслужила. Гермес, Афина, Афродита… они снизошли к ней с Олимпа, чтобы предложить свои дары. Благодарность за то, что, пусть и не в одиночку, но избавила Элладу от химер и атэморус. А быть может, извинение, что один из них, сотворив ее, едва не погубил весь мир.
Странно отказывать богам, отвергая их дары, и все же Пандора, по-прежнему сжимая в своей ладони его ладонь, отказала. Она устала от магии, от божественной силы, окрашена ли она в черный или в белый цвет. Тьма ее источник или свет. Она хотела остаться тем, кем была рождена.
Человеком.
Они стояли, держась за руки. Запрокинув головы, смотрели на голубое небо.
— Я столько лет мечтал тебе его показать…
Пандора — та, что при рождении нарекли Стефанией, — прошептала:
— Больше не Алая…
Никиас в этой жизни носил иное имя и иное, непривычное для нее лицо. Но это все еще был ее Никиас. Лишенному тьмы Гекаты, ему больше не надо было прятаться за масками чудовищ. Больше не нужно было страдать от одиночества. Никиас был открыт ей, открыт всему миру… Но прежде всего — ей.
Однажды он отыскал ее в Изначальном мире. В кафе, куда она забежала, чтобы скрыться от омывающего улицы Салоников дождя. Сказал:
— Здравствуй, Пандора. Помнишь меня?
Она помнила. Воспоминания о мире, что ждал ее за завесой, вернулись, когда ей было пятнадцать лет. Все это время она ждала лишь его возвращения.
Рядом с Никиасом застыли двое. Ариадна повзрослела, но была все так же прекрасна, Харон — неизменен, как всегда, и неизменно хмур. Встреча с ними и путь в Алую Элладу по черному и длинному, словно Стикс, тоннелю, сопровождались ощущением дежавю. Но теперь все было иначе.
Теперь Пандора по-настоящему начинала жизнь с чистого листа.
Пифос с атэморус был запечатан навеки, химеры за годы без Ареса и заточенной в Тартар Гекаты уничтожены, а потому она лишилась прежних сил. Пандора не ждала прощения от богов, но, по-видимому, все же его заслужила. Гермес, Афина, Афродита… они снизошли к ней с Олимпа, чтобы предложить свои дары. Благодарность за то, что, пусть и не в одиночку, но избавила Элладу от химер и атэморус. А быть может, извинение, что один из них, сотворив ее, едва не погубил весь мир.
Странно отказывать богам, отвергая их дары, и все же Пандора, по-прежнему сжимая в своей ладони его ладонь, отказала. Она устала от магии, от божественной силы, окрашена ли она в черный или в белый цвет. Тьма ее источник или свет. Она хотела остаться тем, кем была рождена.
Человеком.
