критике заведующего мастерской, то Кочкарев исчерпывающе разъяснил тогда, что Буданов заблуждается, и доказал мифичность существования каких-то неблаговидных дел. Собрание приняло к сведению замечания Буданова о производственных неполадках и отразило это в проекте решения: повысить производительность, улучшить качество, поднять дисциплину… Прутикову было приятно читать это важное решение и очень неприятно читать докладные на коммуниста Буданова, который, как ему казалось, не боролся за повышение производительности, не улучшал качество и нарушал дисциплину. И его выступление на собрании Прутикову показалось демагогичным. Он не понимал одного: почему Уверов и Руднева защищают Буданова? Его сердило и другое обстоятельство. Передавая дело Буданова на рассмотрение партийной группы рабочих, он полагал, что тот наконец-то признает свои ошибки, но все получилось иначе. Буданов притащил с собой какие-то приспособления и, демонстрируя их, опроверг притязания Кочкарева. В результате его поддержали все коммунисты и вынесли решение: признать докладную заведующего необоснованной.
Прутиков остановился и почесал за ухом маленькой, пухлой рукой. С утра к нему приходил Кочкарев и заявил, что Буданов ему не нужен и пусть-де его переводят куда угодно. Но что он, Прутиков, мог предпринять, когда докладная Кочкарева признана необоснованной? Он опустил руки и задумался: «Перевести? А если не согласится? Не насиловать же, не переступать же границ?.. Нет, надо все-таки предложить, а там увидим».
Он без промедления набрал номер телефона мастерской и сказал, чтобы к нему прислали Буданова.
…Иван хлопотал над небольшим, давно бездействовавшим, обросшим паутиной и пылью прессом. С ветошью в руках ходил вокруг, вытирал пыль, смазывал пресс маслом. За этим занятием его и застала Галя.
— Вас вызывает Прутиков, — она испуганно округлила глаза.
Он взглянул на нее и, ничего не сказав, прошел мимо. Известие его не удивило, не встревожило, он просто не придал ему особого значения. Пришел на свое рабочее место, положил на верстак детали и отправился к раковине мыть руки. Мыло не мылилось. Рядом стояло старое ведро с керосином. Он сунул в керосин обе руки по локоть, потом подошел к крану и подставил их под струю. Когда наконец они были отмыты, умылся сам и посмотрел на себя в зеркало. Лицо было усталым и бледным, с синими кругами вокруг глаз.
В институтском коридоре его вдруг окликнул женский голос. Он обернулся и увидел Рудневу. Она легким шагом быстро приближалась к нему и, подойдя, подала руку. Раиса Ивановна уже знала, чем кончилось его дело на партийной группе, и была рада за него. Эта радость передалась и ему, он смутился и оттого немного растерялся. Она заговорила о подставках для пробирок, с изготовлением которых мастерская опять затягивала. Он нелепо стал оправдываться, что ничего не знает об этом, но вот вернется от Прутикова, обязательно поинтересуется.
— Вас вызывает Прутиков? — удивилась она.
— А что? — спросил Иван.
— Да ничего, — уклончиво произнесла она и пошла по коридору. Вдруг остановилась, посмотрела на него и двинулась дальше.
«Хотела что-то сказать, но не решилась», — подумал он и стал подниматься на второй этаж. Постучав, вошел в кабинет Прутикова. Профессор был один. Они посмотрели друг на друга. Прутиков на Буданова — как на человека, который суется не в свои дела. Буданов же на Прутикова — как на секретаря, который, к сожалению, не был похож на тех, каких он встречал на заводе. Те выслушивали людей, приходили к ним на рабочие места, интересовались делом. Ничего подобного в Прутикове он не замечал, но как дисциплинированный коммунист соглашался с мыслью: секретарь есть секретарь.
Приглашая к себе Буданова, Прутиков рассчитывал, что докладные Кочкарева и двукратное обсуждение произвели свое действие (он хорошо знал, как эти обсуждения действуют на психику), и потому начал разговор издалека — спросил, как идут дела в мастерской, как настроение.
Буданов знал, что профессора мало интересовала мастерская и вопрос его означал не более как формальность. По первой же реплике он понял, что Прутиков с ним неискренен, и потому сам сознательно обострил разговор:
— Работать — работаем, а настроение… — он поглядел на Прутикова и добавил: — Хоть беги.
Прутиков прищурился. Вокруг глаз обозначились морщины, и его желтоватые глазки стали похожи на ромашки с увядшими лепестками.
— Что ж, не нравится, — пожал он плечами, — уходите на завод, там размах, заработок.
— Если бы меня интересовал только заработок…
Прутиков иронически поджал губы.
— Что же вас в таком случае интересует? Наука? Проблемы биологии? Или нечто иное?
— Проблемы биологии, — усмехнулся Иван. — Вы только о них и думаете…
— А вы о каких? — снисходительно осведомился Прутиков.
— Мои проблемы — они и ваши проблемы… Хотя вы далеко от них стоите. — Иван ощутил, как от волнения заколотилось сердце, но тут же попытался совладать с собой, взять себя в руки.
Прутиков усмехнулся:
— От каких же это проблем?
— От самых важных.
— А именно?
— Нравственных, — сказал Иван.
— Что вы под этим разумеете?
— Разуметь-то — мало… Мы призваны решать их.
— Каким же, любопытно, образом?
— Самым человеческим.
— Вы хотите, чтобы я каждого за ручку водил?
— Прежде чем взять человека за ручку, надо знать, куда повести.
— Демагогия! — повысил голос Прутиков. — Вы хотя бы поняли, почему вами недоволен Кочкарев?
— Я-то понял… А вы, видно, не поняли или делаете вид, что не поняли.
— Я делаю вид… Ну и ну, батенька… Бьемся с вами, теряем время… Человек взрослый, а ведете себя, как дитя неразумное.
Иван внезапно улыбнулся. Прутиков с сердитым недоумением посмотрел на него: — Чему улыбаетесь?
— Так… — проговорил Иван. — По ассоциации… Вспомнил про одно дитя, которое крикнуло: «А король-то голый!»
— Опять намеки… Это вы про кого?.. Кочкарев, что ли, голый?
— Кажется, вы его уже одели.
— А вы раздеть хотите?
— В этом вся задача.
— Много на себя берете! — вскипел Прутиков.
— Вам легче. Вы ничего не берете.
— А вы, значит, взяли на себя решение нравственных проблем?
— В какой-то мере — да, — без тени волнения отвечал Иван. — Но есть и другие проблемы… Вот вы говорили о проблемах биологии. А без современной техники разве можно решить их? — Он чувствовал, что нащупал верную нить разговора и что сейчас как никогда выскажется до конца. — Наука без техники, что птица без крыльев, — ввысь не поднимется. А кто этой техникой заведует? Кочкарев! Кто он и что он? Разве не видно?.. На заводах, на фабриках повышают производительность, экономят каждый грамм металла, говорят о недостатках, отстраняют неспособных руководителей, увеличивают отдачу продукции, внедряют и развивают социалистическое соревнование! Почему же нельзя сделать это здесь? А то получается — в одном месте укрепляют экономику, а в другом не думают о ней, больше того — раскачивают ее… растаскивают.
— Растаскивают?.. А вы что? Поймали кого-нибудь за
