У божницы свеча оплыла.
Не смущаясь стилизованным образом «в темной горнице», Пунина пишет: «Она описывает бывшую детскую, которая сейчас ее мемориальная комната. „В темной горнице плакали дети“ – это плакали не дети вообще, а это были я и мой двоюродный брат Игорь Аренс, который жил у нас, потому что отец его уже был в лагере»199.
В своих знаменитых мемуарах Надежда Яковлевна Мандельштам пересказала сон Ахматовой, в котором в перенаселенной квартире появляется ее первый муж Николай Степанович Гумилев (в реальной жизни расстрелянный в 1921 году):
Коридор пунинской квартиры, где стоит обеденный стол, а в конце за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом. В коридоре «они», ей предъявляют ордер и спрашивают, где Гумилев. Она знает, что Николай Степанович спрятался у нее в комнате – последняя дверь из коридора налево. Она выводит из‐за занавески сонного Леву и толкает его к чекистам: «Вот Гумилев»200.
Пересказывая этот сон, Надежда Мандельштам недвусмысленно намекает на напряженную семейную ситуацию («за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом»), но в сценарии самого сна именно террор – угроза ареста и гибели – приводит к эмоциональному конфликту, разыгрывающемуся в сложной топографии квартиры.
Заметим, что в дневниках и мемуарах современники Ахматовой приводят ее стихи и сны в качестве свидетельства реального опыта. А кураторы Музея Анны Ахматовой даже использовали тот же сон в своем описании страшных лет в жизни Ахматовой и всей квартиры201.
«Обедать за одним столом с женой своего мужа»
Описать отношения между обитателями квартиры современникам было отнюдь не легко. Особенно трудно было определить ролевую структуру в отношениях домочадцев. Те, кто посещал Пуниных и Ахматову в конце 1920‐х и в 1930‐е годы, подходили к этой задаче с помощью описания топографии квартиры. Стремясь представить эмоциональную ситуацию, многие сосредотачивались на описании совместной трапезы. Большинство современников склонны были объяснять ситуацию, апеллируя к социально-историческим обстоятельствам.
Один из коллег Пунина, бывавший в его доме, упомянул в мемуарах «то отчасти ложное положение, в каком оказалась Анна Андреевна по отношению к семье Пунина»: «Он жил в одной квартире с первой женой. Тут же жила их маленькая дочь. Когда мы вечером пили чай, обе дамы сидели за столом вместе». Непосредственно за этим замечанием, основанным на собственном опыте, мемуарист перешел к суждению историческому: «Атмосфера неблагополучия, глубоко свойственная всей эпохе, о которой я рассказываю, может быть, нигде не чувствовалась так остро, как в Фонтанном доме»202. Другой гость (художник А. А. Осмеркин), получив приглашение на обед к «Пуниным», вынужден был предупредить жену: «Только, пожалуйста, ничему не удивляйся. В этой же квартире живет прежняя жена Пунина с их общей дочкой. Что ты так на меня смотришь? Там все очень мило, очень семейственно». (Обозначение «Пунины» Осмеркин, как кажется, относит к Пунину и Ахматовой – мемуаристы испытывали явные затруднения в выборе терминов родства.) Вот как Е. К. Гальперина-Осмеркина, которая удивлялась-таки этой ситуации, описала посещение квартиры:
