Несколько дней спустя Цицерон встретился с молодым Цезарем, который находился на вилле своего отчима под Путеолами на берегу Неаполитанского залива, рядом с загородным домом самого оратора. Он писал своему другу Аттику: «С нами здесь почтительнейший и дружественнейший Октавий, хотя его люди приветствуют его Цезарем, но Филипп этого не делает, и я тоже».
Это было второстепенное место в письме – оратор больше пишет об угрозе, нависшей над заговорщиками, и о презрении к решениям Антония как консула. Пока Цицерон просто не считал восемнадцатилетнего юнца важной фигурой. В отличие от супруга Атия называла своего сына Цезарем. Филипп не принимал открыто ни той, ни той другой стороны, однако явно не противодействовал пасынку в его честолюбивых помыслах и даже начал понемногу помогать ему. То же самое, видимо, можно сказать и о муже Октавии Марцелле, хотя он оставался в то время в добрых отношениях с заговорщиками. Годы гражданской войны добавили к естественным потерям новые, свою роль сыграли и многократные консульства сначала Помпея, а затем Юлия Цезаря, так что в живых осталось лишь семнадцать консуляров (бывших консулов) и некоторым из них недоставало сил и желания вести деятельную политику. Было всего несколько крупных политиков, способных управлять республикой и удерживать в своих руках связи патроната, которые позволяли сохранять римский мир как единое целое. Смерть Юлия Цезаря осложнила ситуацию, поскольку он занимал центральное место в гигантской системе патроната, и никто не мог заполнить образовавшуюся пустоту. Его сторонники были связаны с ним лично и не составляли группы связанных между собой лиц.[164]
Марк Антоний являлся консулом, хотя ему было только сорок лет – возраст, недостаточный для занятия этой должности. Суффектом, или консулом‑заместителем, Юлий Цезарь назначил Публия Корнелия Долабеллу, чтобы передать ему полномочия после отъезда на войну с Парфией. Долабелле было тридцать или около того, что представляло собой даже более вопиющий пример нарушения традиции. Несмотря на это, никто не выразил недовольства, когда он появился со всеми знаками власти и в сопровождении ликторов после мартовских ид. Оба консула поддерживали Юлия Цезаря, но то же можно сказать и о некоторых заговорщиках. Оба также имели репутацию людей безрассудных и экстравагантных. Более важно, что оба, как о том знали, ненавидели друг друга, – несмотря на желание Юлия Цезаря, Антоний попытался заблокировать избрание Долабеллы, прибегнув даже к манипуляциям религиозного характера и утверждая, будто слышал гром во время голосования, что делало его не имеющим юридической силы. В прошлом соперничество и вражда между магистратами помогали предотвратить сосредоточение в руках кого‑либо из них слишком большой власти в республике.[165]
Марк Антоний вошел в историю как прямодушный, простой солдат и преданный военачальник Юлия Цезаря, а потому нелегко понять, что скрывается за этой карикатурой и каким человеком он был на самом деле. Он, несомненно, подавал себя прежде всего как воин, похваляясь своим происхождением от самодовольного полубога Геркулеса, так же как Цезарь – от Венеры. Антоний часто отращивал бороду, как у этого героя, в отличие от всклокоченной щетины у чуждых условностей молодых аристократов, многие из которых поддерживали Катилину, высоко подпоясывал тунику, чтобы выставить напоказ свои мускулистые ляжки, и носил меч даже в пределах города, где такое не считалось приличным. На монетах мы видим человека с бычьей шеей и тяжелыми чертами лица, что подтверждает описания дородного человека, изо всех сил демонстрировавшего свою агрессивную мужественность. Его красноречие отличалось энергичностью в процветавшем тогда азиатском стиле, не нравившемся Цицерону.[166]
Антонии являлись знатным плебейским родом. Дед Антония был одним из самых знаменитых ораторов своего времени, сделавшим блестящую карьеру, включая достижение консульства и цензуры. Видное положение недешево обходилось в то жестокое время, и его убили по приказу Мария во время гражданской войны. О его сыне римляне были куда менее высокого мнения, в лучшем случае в нем видели благонамеренного глупца, в худшем – неисправимого прожигателя жизни. Исходя из родового имени и, видимо, из уверенности в его безобидности, сенат в 73 г. до н. э. принял решение вручить Антонию особое командование для борьбы с пиратами, хотя ему не выделили и малой доли тех ресурсов, которые для этой цели шесть лет спустя получил Помпей. Результатом стала вполне предсказуемая неудача, и Антоний умер еще до возвращения домой. Его вдова позднее вышла замуж за Лентула, одного из катилинариев, казненных в 63 г. до н. э., так что Антоний лишился и отца, и отчима в возрасте чуть более двадцати лет, и это отнюдь не побуждало его испытывать теплые чувства к республике.[167]
Аристократ до мозга костей, Антоний считал, что достоин славы и почестей, и не видел необходимости уважать общепринятые нормы поведения. Его отец оставил после себя огромные долги, значительная часть родового имущества оказалась настолько обременена ими, что Антоний отказался от нее. Не видя необходимости в благопристойном поведении, он провел молодость, услаждая себя вином и женщинами, не сдерживая своей склонности к роскоши, несмотря на такую прозаическую причину, как нехватка денег. Долги Антония были колоссальными, однако, как мы видели, стиль его жизни не являл собой чего‑то необычного для того времени. Вступив в политическую жизнь необычно поздно, он служил в Сирии, Иудее и Египте, прежде чем присоединился к Юлию Цезарю в Галлии. Он не участвовал в большей части походов на ее территории, но зато сражался на заключительном этапе великого галльского восстания, кульминацией которого стала тяжелая осада Алезии летом 52 г. до н. э. Приняв сторону Юлия Цезаря в гражданской войне, Антоний был с ним во время италийской кампании, а также в заключительной фазе операций в Македонии, командуя левым крылом в битве при Фарсале. Более в битвах гражданской войны он не участвовал.[168]
Сообщения о военных достижениях Антония на самом деле не особенно впечатляют. Лично храбрый, он имел мало опыта самостоятельного командования в сколь‑либо крупных масштабах, и в целом он провел в легионах времени меньше обычного. Тем не менее он изображал из себя великого воина и полководца – Геркулеса, предводительствовавшего армиями, равно как и совершителя более знаменитых подвигов, где являл свою силу, – и этот образ дожил до наших дней. Юлий Цезарь предпочитал использовать Антония скорее на политических ролях, оставив управлять Италией в 49 г. до н. э. и после сражения при Фарсале. Результат оказался не очень удачным. Антоний имел хорошие связи, происходил из лучшего рода, чем многие другие сторонники Юлия Цезаря, однако ему недоставало тонкости. Он объезжал Италию с караваном, в котором его сопровождали на глазах у всех его мать, любовница из числа мимических актрис, а также самая различная публика, которую считали неподходящей для свиты римского магистрата. Антонию нравилась компания актеров и актрис, которые, несомненно, переживали все те же страсти и эмоции, что и их коллеги позднейших времен, но при этом они оставались людьми более низкого социального статуса, кого бы он из себя ни разыгрывал. Сенатору, по общему мнению, не пристало проводить время с людьми такого сорта (многие из них, включая его любовницу, являлись бывшими рабами), однако Антония и на сей раз не интересовали общепринятые нормы. Однажды он сел в свое курульное кресло на Форуме, чтобы начать рассмотрение прошений, однако невероятно мучился из‑за сильнейшего похмелья. Антоний еще не успел закончить дело, как его, измученного тошнотой, вырвало, согласно одному рассказу, прямо себе на колени, согласно же другому, кто‑то из друзей очень кстати подставил ему свой плащ. Уверяли даже, будто он проводил эксперименты с колесницей, запряженной львами вместо лошадей.[169]
