Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
– Сатана ведь тоже любит тешиться, как и Бог или боги, – объясняла она. – Как Дева Мария родила Сына Божьего, а две жены Панду[4] зачали детей от богов, так и в мою утробу извергают семя демоны, и я рожаю демоново племя. Сил моих больше нет, Розина.
Розина, по обыкновению, только улыбнулась в ответ. Говорить она не умела, лишь невнятно мычала, зато умела улыбаться, и улыбалась охотно. Деви Аю души в ней не чаяла, особенно за улыбку. За это и прозвала она Розину слоненком, потому что слоны, как бы ни злились, всегда улыбаются – взять хоть балаганных, что привозят в город почти каждый год. Собственным языком жестов, которому не учат ни в одной школе для немых, девушка объяснила Деви Аю, что уставать той пока рановато – ей и до двадцати детей еще далеко, между тем Гандари[5] произвела на свет целую сотню кауравов![6] Деви Аю от души рассмеялась. Ей было по нраву детское чувство юмора Розины, и сквозь смех она ответила: Гандари не приходилось сто раз рожать, за один раз отмучилась – родила ком плоти, а из него и выросли сто кауравов!
Так и хлопотала Розина, весело, нисколько не выбитая из колеи. Нянчилась с ребенком, дважды в день стряпала, каждое утро затевала стирку, а Деви Аю лежала неподвижная, будто ждала, когда могилу выроют. Проголодавшись, вставала поесть, да и мылась дважды в день, утром и вечером. Но всякий раз возвращалась на ложе, облачалась в саван и лежала не шелохнувшись, вытянув ноги, скрестив руки на груди, со слабой улыбкой на губах. Кое-кто из соседей пытался за ней подглядывать в раскрытое окно. Каждый раз Розина гнала их, но зеваки не уходили и спрашивали, почему Деви Аю попросту руки на себя не наложит. Вместо того чтобы съязвить, как обычно, Деви Аю молчала и не шевелилась.
Долгожданная смерть настигла ее на двенадцатый день после рождения уродливой Красоты – так, по крайней мере, говорили люди. Предвестники скорой кончины появились утром, когда Деви Аю попросила Розину, чтобы на могильном камне не писали ее имя, а высекли эпитафию, одну-единственную фразу: “Родила четверых и умерла”. Слух у Розины был чуткий, читать и писать она умела и записала фразу слово в слово, но в просьбе ей наотрез отказал имам в мечети, который вел церемонии похорон, – счел просьбу блажью, лишь усугублявшей грех, и велел на могильном камне ничего не писать.
Обнаружила Деви Аю после обеда одна из соседок, что подглядывала в окно, – та лежала в тихом забытьи, какое бывает лишь незадолго до смерти. Но было и кое-что еще: в комнате пахло бурой. Розина купила ее в булочной, и Деви Аю окропила себя этим консервантом для трупов (иногда буру еще добавляют во фрикадельки баксо́[7], чтобы хранились подольше). Розина терпела любые сумасбродства помешавшейся на смерти хозяйки, и прикажи ей Деви Аю вырыть могилу и закопать ее живьем, она бы послушалась, списав все на своеобразное чувство юмора своей госпожи, – но совсем иное дело соседка, любопытная невежа. Та влезла в окно, решив, что Деви Аю спятила окончательно.
– Слушай же, шлюха, всем мужьям нашим подстилка! – сказала соседка со злобой. – Решила помереть, так помирай, только не вздумай себя бальзамировать – кому твой труп вонючий сдался? – И тряхнула Деви Аю, но та не проснулась, лишь набок перекатилась.
Вошла Розина и знаками показала: должно быть, умерла.
– Померла шлюха?
Розина кивнула.
– Померла?! – И тут она себя во всей красе показала, эта плакса, – убивалась, будто по родной матери, а между всхлипами приговаривала: – Восьмое января прошлого года – самый счастливый день для нашей семьи. Мой муж нашел под мостом несколько рупий, и отправился в бордель к мамаше Калонг, и переспал вот с этой шлюхой, что лежит сейчас подле меня мертвая. Вернулся домой, и это был единственный день, когда он с семьей обращался по-доброму. Никого из нас и пальцем не тронул!
Розина смерила ее презрительным взглядом – дескать, кто бы стал винить ее мужа, ведь руки так и чешутся отколотить такую липучку – и отослала ее прочь, поручив ей всем рассказать о смерти Деви Аю. Саван покупать не понадобилось – Деви Аю его купила двенадцать дней назад; обмывать ее тоже не требовалось – сама обмылась, даже сама себя забальзамировала. “Она бы и молитвы заупокойные по себе прочла, – призналась Розина имаму из ближайшей мечети, – если бы могла”. Имам, глядя с ненавистью на немую девушку, ответил, что и сам не станет читать молитвы над мертвой проституткой, он и хоронить-то ее не станет.
– Раз мертвая, – продолжала Розина (разумеется, на языке жестов), – значит, уже не проститутка.
Кьяи Джахро, имам мечети, сдался и согласился похоронить Деви Аю.
До самой смерти, скоропостижной, для всех неожиданной, Деви Аю так и не увидела ребенка. Это и к лучшему, говорили люди, ведь для любой матери неслыханное горе произвести на свет такое чудище. И не знать ей тогда покоя ни в смертный час, ни после смерти. Одна лишь Розина не считала, что Деви Аю так уж расстроилась бы, ведь не было для нее зрелища печальней хорошенькой девочки. Знай она, как безобразна ее младшая, была бы сама не своя от радости. Немая девушка всегда слушалась хозяйку беспрекословно, вот и накануне ее смерти не навязывала ей младенца, хоть и понимала, что Деви Аю, увидев малышку, возможно, повременила бы со смертью хотя бы год-другой.
– Вздор, только Бог решает, кому когда умереть, – отрезал кьяи Джахро.
– К смерти она готовилась двенадцать дней, и вот умерла, – знаками показала Розина с упорством, достойным своей госпожи.
По завещанию покойной Розина сделалась опекуншей несчастной девочки. Взяла на себя она и безнадежное дело – известить трех старших дочерей Деви Аю, что их мать умерла и будет похоронена на городском кладбище Буди Дхарма. Ни одна из дочерей не приехала, а похороны устроили на следующий день, такие пышные, каких не видели много лет и еще много лет не увидят. И все потому, что почти все, кто хоть раз переспал с Деви Аю, провожали ее воздушными поцелуями, а дорогу, по которой несли гроб, усыпали букетами жасмина. А вдоль дороги выстроились жены и любовницы, ревниво зыркая из-за мужниных спин – как бы эти кобели не перегрызлись за право снова обладать Деви Аю, даже мертвой.
Несли гроб четверо соседей, а следом шла Розина. Краешком черной вуали прикрывала она спящего ребенка. Рядом шагала соседка, та самая плакса, с корзинкой лепестков. Розина брала пригоршню и бросала в воздух вместе с монетками, которые тут же подбирали дети, шмыгавшие возле самого гроба, рискуя угодить в оросительный канал или под ноги скорбящим, певшим славу Пророку.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
