Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Это довольно расистские вопросы, если рассматривать их с точки зрения сегодняшних законов о собеседованиях при найме на работу. Но дело происходило в 1972-м. Не прошло и четырех лет с тех пор, как в крупных городах Америки полыхали расистские беспорядки, разразившиеся в ходе движения за гражданские права и равноправие для черных граждан Америки. Партия «Черные пантеры»[3], хотя и находилась на последнем издыхании со своими ершистыми лозунгами типа «Черная сила», «Убивай белочек» и «Нас это достало, революция настала», все еще была общественной силой, с которой приходилось считаться. Так что для департамента, который почти всю свою историю был «молочно-белым» и имел дело с черными только в крайне негативном контексте, такие вопросы казались естественными и необходимыми.
Меня несколько раз спросили, смогу ли я в течение годичного испытательного срока выдержать постоянное внимание к своей персоне, которое меня наверняка ждет, если меня примут, — не ставя под угрозу работу и не сводя счеты с обидчиками.
Снова и снова они спрашивали то так, то эдак, сумею ли я реагировать в духе Джеки Робинсона, который не огрызался на тех, кто задевал его расистскими выходками в его первый год в больших лигах. Готов ли я, спрашивали они, показать пример того, что черный человек может носить форму Департамента полиции Колорадо-Спрингс не хуже, чем белый, и находиться среди них как равный?
Я отвечал, что да, я смогу сделать все, чего потребует от меня работа, и почту это за честь, не сомневайтесь.
Я не сказал им, что, когда я рос в 1960-е, нам приходилось кулаками добиваться самоуважения. Моя мама говорила мне, что если кто-то назовет меня ниггером, я должен «надавать им по морде» и научить их обращаться ко мне по-человечески. В детстве я три раза дрался с ребятами, которые называли меня ниггером.
Эти драки создавали мне некоторые проблемы в школе, и мне приходилось рассказывать о них маме. Она не сердилась, наоборот — она спрашивала: «Ты надрал им задницы?» Я всегда отвечал «да», хотя в двух случаях соврал. Мне и самому могли «надрать», но больше никто из тех ребят не называл меня ниггером.
Должно быть, мои ответы устроили их, потому что 13 ноября 1972 года я был принят в кадеты. Мое первое задание не вызвало восторга — ночная смена в Бюро удостоверения и регистрации личностей: подшивка документации и разгребание бумажных гор. Но сперва я должен был получить форму.
Кадетская форма состояла из темно-коричневых слаксов и светло-коричневой рубашки. Вот и все. Полицейская форма — темно-синие брюки и ярко-синяя рубашка. На обеих рубашках была нашивка «Колорадо-Спрингс», и, самое главное, мы были обязаны носить полицейскую фуражку.
В то время я носил скромную стрижку афро, а департаменту пока не доводилось встречаться с чем-то подобным. Лейтенант измерил мою голову, но не учел объема волос сверху и по бокам. Он намеренно прижал измерительную ленту вплотную к моей голове и выдал мне фуражку почти на полтора размера меньше нужного. Я попробовал надеть ее и сказал, что она мне мала. Фуражка просто стояла поверх моей афро, и я не мог натянуть ее на волосы. Я выглядел как мартышка, которая носит лилипутскую шляпку, чтобы забавлять толпу, выпрашивая монетку под звуки шарманки.
— Ты можешь носить фуражку как есть или подстричься, — сказал лейтенант и рассмеялся.
Я решил не отвечать на его ехидство и взял фуражку без дальнейших препирательств.
Устав департамента гласил, что каждый сотрудник, носящий униформу, должен выходить из здания в фуражке. Так что теперь я выходил из департамента полиции в обеденный перерыв в поисках забегаловки и шагал в своей кадетской форме с гордо поднятой головой, нацепив на свою афро фуражку размера минус полтора, клоун клоуном. Я козырял и желал доброго дня людям, которые показывали на меня пальцем.
Моя мама говорила мне, что если кто-то назовет меня ниггером, я должен «надавать им по морде» и научить их обращаться ко мне по-человечески.
Так продолжалось около месяца, пока однажды начальник полиции не увидел, как я возвращаюсь с обеденного перерыва.
— Почему ты так носишь фуражку? — спросил он.
— Лейтенант отказался выдать мне ту, что подходит под мой размер с учетом волос, — сказал я.
Начальник потребовал немедленно выдать мне фуражку, которая будет сидеть у меня на голове как положено, и передать лейтенанту, что это «непосредственный приказ». Я сообщил лейтенанту об этом с широкой улыбкой. Он был не слишком рад ни этому приказу, ни моему хорошему настроению. Он спросил, какой размер мне нужен. Я сказал, что не знаю. Он сердито удалился, вынес мне пару фуражек побольше, и я наконец подобрал такую, которая как следует сидела на моей афро-голове. Я победил его по его же правилам. Думаю, Джеки Робинсон мог бы мной гордиться.
В первые дни моего кадетства был еще один инцидент, о котором мне больно вспоминать. Это случилось во время ночной смены в бюро регистрации. Джон, пожилой белый техник-регистратор, был в приподнятом, можно сказать игривом настроении, и мы с ним обсуждали наших любимых женщин-знаменитостей. Он описывал свое воображаемое свидание, а я — свое. Так мы забавлялись, и я назвал пару белых дамочек, встретивших его одобрение. А потом я упомянул очень талантливую сексуальную и знойную Лолу Фалану, одну из самых популярных в те годы артисток на сцене Лас-Вегаса.
Улыбка, не сходившая с лица Джона все это время, вдруг исчезла. Его ответ шокировал меня. Он не мог согласиться с моим эпитетом «прекрасная» в адрес мисс Фаланы, поскольку не понимал, что может быть прекрасного в «цветной» женщине. Прошло столько лет, я все еще помню слова Джона: «Не знаю, что вы, ребята, считаете женской красотой». Он сказал это просто так, без злого умысла. Он никогда не рассматривал цветных женщин как объект физической привлекательности, и потому слово «прекрасная» было для него не применимо к Лоле Фалане.
Я обалдел, мягко говоря. Этот добродушный пожилой человек, сам того не зная, плюнул мне в лицо. В моем девятнадцатилетнем невинном восприятии мира привлекательная женщина была… просто привлекательной женщиной, безотносительно к цвету кожи. Если у нее большие соблазнительные глаза, стройная фигура и знойная, чувственная манера — что и воплощала собой мисс Фалана, — не имело значения, черная она, белая или любого другого цвета. После того случая мои отношения с Джоном никогда уже не были прежними.
В бюро регистраций я впервые встретился с Артуром, сержантом Джимом и другими членами бригады по наркотикам. Чак, который станет моим двойником в расследовании Клана, тогда еще не вступил в ряды департамента полиции. Офис бригады по наркотикам располагался в подвале здания, и они поднимались к нам на первый этаж, чтобы запросить уголовные дела подозреваемых.
Меня сразу заинтриговали и очаровали эти неряшливые с виду длинноволосые «хиппи», как их уважительно именовали в департаменте. Мне приказали никогда не обращаться к ним на улице, если они сами не заговорят со мной, потому что они могли работать под прикрытием и такое обращение ставило под угрозу их расследование и саму жизнь.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
