Крепкие, жилистые, упрямые Фабиан и Юри не признавали никаких законов, не знали над собой никакой власти, кроме силы. Они отличались от других дерзким духом предпринимательства, удачливостью.
Неизвестно, на какие доли раскладывали добычу захудалый барин Фабиан Беллинсгаузен и Юри Рангопль, но, ясно, они не оставались в обиде друг на друга. И когда неутешное горе свалило Фабиана, Юри первым явился на зов.
Похоронили Елизавету по православному псковскому обряду. Маленький сиротка причмокнулся к груди Эме, которая неделей раньше разрешилась от бремени тоже сыном. Младшего Рангопля назвали Аго. Беллинсгаузенова же отпрыска нарекли отцовским именем — Фабиан, прибавив ещё одно имя — Готлиб, как бы «Богом любимый». В католической и протестанской церквах свято сохраняли обычай давать новорождённым несколько имён, поручая, таким образом, заботу о них сразу нескольким ангелам.
Так на мызе Пилгуза появился маленький барчук Фабиан. Со своим ровесником Аго он как брат проведёт безмятежное детство.
Говорят, самый милый ребёнок — последний. Фабиана отец не выделял. Больше того, гнал с глаз, чтобы не напоминал о Лизоньке. А как хворать стал, садился в кресло, вынесенное на воздух, клал на рыжеватенькую головку тяжёлую лапищу и держал так час и другой, глядя на тусклое бесцветное море, думал о чём-то давно ушедшем, и мальчик боялся шевельнуться, чтоб не рассердить батюшку. Не заметил старший Фабиан, как подросли ребятишки, и однажды, как бы очнувшись, отдал приказ Юри:
— Учить надо.
Юри призвал из деревни патера Копли Рейнвальда. За зиму тот выучил мальцов грамоте, арифметическим упражнениям, а по весне Юри за пуд копчёностей выменял у ревельского лавочника книжку с истлевшим переплётом и медными застёжками. Книга оказалась сущим кладом для ничем не затуманенных детских умишек. С нею Фабиан-младший и Аго отправились в учебное плавание, но не вперёд, а назад, в прошлое, навсегда ушедшее, угасшее, но не утратившее прелести для мечтательного и дерзкого детского сердца. Это была «Ливонская хроника», писанная лет шестьсот назад сметливым панегиристом епископа Альберта фон Буксгевдена Генрихом по прозвищу Латыш.
Книга приохотила друзей к истории — науке о достопамятных событиях, обнявших всё важное, случившееся в несколько тысячелетий от первобытности человеческого рода до сегодняшних времён. Понятно, люди хотели оставить память о себе. У диких народов воспоминания хранились в изустных преданиях, песнях, пословицах. У народов, лишь недавно вышедших из детства образованности, составлялись летописи, и чем более они просвещались, тем старательнее передавали памяти потомства значительные для них подвиги и события. А народы просвещённые, усмотрев пользу в знании важных происшествий, изложили собранные материалы в соответственном предмету порядке, то есть составилась история, которая вкупе с другими науками стала необходимым знанием для просвещённых умов.
По-другому теперь смотрели мальчики на камни у берега, леса в островной глуби, на небо и ветры своей родины. Они как бы обогатились духовным светом, излучавшим божественное стремление всё видеть и знать.
Остров, где они жили, назывался Эзель. От шведского слова «решето»: за обилие болот и озёр среди лесов и лугов, каменных гряд, сдвинутых доисторическим ледником. В народе же Эзель именовался Журавлиным островом — Кура-саар, а позднее Сааремаа.
Южнее, за проливом, на материковой земле жили эсты, летты и ливы, объединённые в Эстляндскую, Курляндскую и Лифляндскую губернии. В старые времена русские прозывали те края вкупе Ливонией. При Владимире Киевском — крестителе Руси — Ливония платила ему дань. Сын Владимира князь Ярослав, во святом крещении Григорий или Юрий, основал здесь город Юрьев, впоследствии Дерпт.
К тому времени, когда в Прибалтику стали проникать римские миссионеры с помыслами обратить людей в католичество, здесь уже давно жили христиане, и пастыри православные исполняли своё дело в отношении к язычникам в духе евангельском, проповедовали крещение словами любви и мира и совершали его только над желающими принять эту веру.
Русские долго помнили, что Ливония принадлежала Руси. Царь Иван Грозный писал королю датскому, что-де русские здесь и города строили, и храмы Господни воздвигали, и хлебопашеством занимались, что при них ливонцам жилось никак уж не худо. Но междоусобные войны, нашествие татар вынудили русских оставить этот край. А один несчастный случай познакомил с ним немцев.
В 1138 году буря занесла нескольких купцов из Бремена в устье Западной Двины. Хитрецы и пройдохи вызнали, что здесь почём и почему, выговорили право на вольную торговлю. Воротясь домой, купцы принялись подбивать духовных рыцарей обратить тамошний народ в римско-католическую веру, подчинить Прибалтику.
«На том Восточном море, — подзуживали бременские купцы, — лежит большой остров Эзель, жители его вообще не признают христианского Бога, но обожают птиц и драконов, которым приносят в жертву живых людей, купленных у пиратов... На том же море находятся и другие большие острова, населённые жестокими варварами, и поэтому мореплаватели обходят их стороной.
Эзельцы наносят много вреда. Они жестоки и предаются постыдным страстям; часто они насилуют пленных женщин и девушек или берут их себе в наложницы, каждый по две или три; продают их другим язычникам, одним словом, всё недозволенное считают дозволенным».
Неустрашимы и храбры были эзельцы и сражениях, что правда, то правда. Генрих Латыш приводил такой случай: «Когда эзельцы, ограбив датские церкви, возвращались назад, их задержали немецкие пилигримы. Несмотря на численное преимущество немцев, они тотчас вступили в бой. Когда же на одном из кораблей из тридцати человек было убито двадцать два, оставшиеся восемь, окровавленные и обессиленные, зажгли свой корабль с тем, чтобы, с одной стороны, не замедлять отплытие других эзельских судов, с другой же, чтобы даже выгоревшее судно не досталось немцам». И ещё: «Когда команда одного из кораблей заметила, что немцы одолевают её, то гордые язычники предпочли броситься в море, лишь бы не попасть в руки неприятеля и ждать от него пощады».
Особенный успех сопутствовал островитянам в борьбе с датчанами и шведами. Не раз они захватывали шведские замки с многочисленным гарнизоном, бивали датчан у Ревеля, а сам город осаждали до тех пор, пока не вынуждали ревельцев сдаться.
Только под напором немцев, особенно в открытом поле, эзельцы вынужденны были уступать или спасаться бегством. Но это не служило признаком трусости или малодушия, а только доказывало превосходство немецкого вооружения. Эзельцы дрались секирами, луками, топорами, редко у кого были меч, дротик или копьё. Прикрывались они кожаными щитами. С криками они бросались в бой, швыряя камни и дротики. Немцы же хладнокровно ставили защиту из огромных, чуть ли не в рост человека железных щитов, отражали отчаянный натиск, пускали в дело арбалеты, а потом длинные копья и мечи. Затем немецкий строй расступался по флангам, выпуская на простор тяжеловооружённую конницу.
Немцы снаряжали одну экспедицию за другой, ежегодно усиливаясь пришельцами из глубинной Германии, где посулы Римской церкви падали на благодатную почву, поскольку к тому времени энтузиазм к Крестовым походам заметно охладел. В Германии скопилось немало праздного воинства, которое предпочитало воевать против ближних язычников, чем биться с мусульманами в отдалённых краях Палестины.
