В работах, посвященных истории вооруженных сил и истории офицерского корпуса, не поднималась проблема взаимоотношений младших и старших офицеров в русской дореволюционной армии. Более того, существует ошибочное, на наш взгляд, утверждение, что высокая степень корпоративности офицерского корпуса якобы нивелировала саму возможность возникновения серьезного конфликта между ними. Взаимоотношения рядовых солдат и офицеров русской императорской армии по-разному представлены в работах историков. Советские историки описывали взаимоотношения представителей офицерского корпуса и нижних чинов при помощи категорий «истязатели» и «истязаемые». Другая крупная группа работ, посвященных истории армии и флота, среди которых самая значимая — «История русской армии» А.А. Керсновского, оценивала взаимоотношения нижних чинов и офицеров как отношения членов большой дружной патриархальной семьи. В.Ю. Грибовский в монографии, посвященной адмиралу 3. П. Рожественскому, указывает на то, что конфликты среди комбатантов вовсе не принимали опасного характера и не выходили за рамки воинской дисциплины. Кроме исследований по военной истории проблема взаимоотношений нижних чинов и офицеров затрагивалась в трудах, посвященных участию вооруженных сил в революционном движении. В работах о роли армии в событиях 1905-1907 гг. на обширном материале доказывается, что фактор конфликтности во взаимоотношениях двух основных категорий военнослужащих дореволюционной армии нередко оказывался веской причиной солдатской революционности. В работах, связанных с участием армии в революционных событиях 1905-1907 гг., хорошо демонстрируется закономерность, согласно которой выступления солдатской массы возникали на почве материального обеспечения и претензий к конкретным командирам. Общая оценка повседневности русской императорской армии в работах о революционных событиях 1905-1907 гг. такова: «В армии царили безрассудное повиновение, раболепие, мордобой». Также необходимо заметить, что работы, в которых объектом изучения выступает офицерский корпус, игнорируют взаимоотношения командного и рядового состава.
При обращении к историографии наибольший интерес для меня представляют работы, выполненные в рамках подхода, получившего название «военная антропология», или «военно-историческая антропология». Достижениями военно-антропологического подхода на сегодняшний момент стали освещение взаимоотношений различных категорий военнослужащих и специфика взаимоотношений представителей различных возрастов в военных учебных заведениях, а также то, что условно принято называть неформальными традициями. Перестала быть terra incognita и проблематика, связанная с присутствием отличительной субкультуры в рядах воинских формирований в разные эпохи и в связи с различными военными конфликтами. Исследователи приходят к выводам, что в XIX в. на протяжении долгой Кавказской войны происходило разделение Кавказского корпуса по принципу принадлежности к «русским» и «кавказским» частям, а применительно к события начала XX в. — Гражданской войне — уместно говорить о наличии в составе белых армий условного разделения на «первопоходников» (участники так называемого первого Ледяного похода. — А.Г.), т.е. «цветные» полки — офицерские формирования с яркой формой, и остальные формирования Добровольческой армии. Изучаются тендерные аспекты участия женщин в качестве комбатантов в войнах России, причем особый интерес у исследователей вызывает материал новейшего времени, т. е. локальные конфликты: Афганистан, Абхазия, Чечня. Необходимо также отметить динамичное развитие междисциплинарного изучения проблем выхода из войны и вопросов реабилитации участников военных конфликтов. Делаются шаги и в направлении изучения таких интересных вопросов, как быт и повседневность «человека воюющего». В России применением вышеупомянутого подхода к Русско-японской войне 1904-1905 гг. занимается Л.В. Жукова. Сфера ее интересов лежит вокруг деятельности военного духовенства, проблемы формирования образа врага, проблем восприятия времени и пространства на войне. В отечественной и англоязычной историографии не существует крупных самостоятельных работ по Русско-японской войне, выполненных в рамках так называемого социального, или военно-антропологического, подхода к военной истории. Этот подход в отечественной историографии связывают лишь с именами Е.С. Сенявской и О.С. Поршневой. В их работах представлены образцы того, как должен работать с источниками исследователь и с каких методологических позиций изучать военную проблематику, находясь в поле военно-антропологического подхода к истории. Но хронологически конкретные исследования этих авторов посвящены Первой мировой и последующим войнам и военным столкновениям России в XX в. либо рассматривают проблемы восприятия образа врага, а не систему конфликтов и взаимоотношений на войне.
Следующий корпус научных работ, связанных с предметом моего исследования, составляют работы военных психологов. До войны 1904-1905 гг. военная психология в России проходила период становления, но после трагических событий на Дальнем Востоке эта отрасль знаний о «человеке воюющем» стала динамично развиваться. Теоретической основой для всех без исключения исследований в области военной психологии в тот период служили работы известного исследователя «психологии толпы» Густава Ле Бона, его труды интерпретировались военными применительно к задачам управления крупными массами войск в бою. В фокусе рассмотрения находились способы недопущения паники в войсках, вопросы поддержания дисциплины. Проблемы взаимоотношений различных категорий военнослужащих, представителей разных родов войск не ставились, речь шла в основном о способах воспитания и обучения нижних чинов. Проблемы конфликтов среди военачальников (высших офицеров) не стали предметом самостоятельного изучения военных психологов в тот период, но о компоненте недоверия между генералами как о негативном для ведения успешных боевых действий факторе имелись упоминания в работе военного врача М. Кампеано. В область изучения военной психологии дореволюционного периода не попадали проблемы конфликтов внутри офицерского корпуса, офицеров и нижних чинов. Основное внимание уделялось вопросам специфических состояний военнослужащих — страху, панике и пр.
Специфика работ по истории вооруженных сил заключается в том, что существуют исследования о развитии военного дела, Военного министерства, изменений в сфере тактики, военных технологий, но нет работ ни о трансформации взаимоотношений офицеров и солдат, ни о конфликтах, которые возникали в ходе изменения военных технологий. Известны работы по истории Генерального штаба, но нет работ о том, как офицеры Генерального штаба воспринимались военной средой, как сами «генштабисты» относились к строевому офицерству, мешали ли такие взаимоотношения координации действий. Традиции гвардейских полков и история русского гвардейского корпуса постоянно привлекали внимание исследователей, но комплексно изучением системы отношения к гвардии внутри самих вооруженных сил никто не занимался. Военно-учебные заведения попали в фокус исследовательских интересов, но не существует работ о влиянии самоидентификации офицеров по принципу принадлежности к учебному заведению на отношения офицеров в условиях фронтового быта в ходе боевых действий. Нет недостатка в исследованиях по истории российского военно-морского флотаи боевых действий на море, но о ведомственных противоречиях между сухопутной армией и военными моряками в рамках Военного министерства рассказывается только в моей монографии «Оборона Порт-Артура»[2]; нет научного описания того, как относились представители этих основных родов войск друг к другу в условиях повседневности мирного и военного времени.
