– Деваска! Крепка-крепка дерши! – он легонько хлопал меня по плечу, тоже радуясь, словно ребёнок, что всё так хорошо вышло…
В доме было только четыре подъезда. Однако лучше всего я знала те семьи, которые проживали в нашем, третьем. На первом этаже в квартире номер девятнадцать жил Павел Евгеньевич Мостовой. Это был одинокий, моложавый мужчина. Где и кем он работал, мы лишь догадывались… Строили предположения, и все они сводились к одному: Павел Евгеньевич – шпион. А как иначе объяснить тот факт, что он: то надолго исчезал, то вдруг сидел безвылазно дома и что-то непрестанно печатал на своей старенькой печатной машинке. У него была такая неброская внешность. Лицо Павла Евгеньевича, как говорила моя мама, очень пластичное. Допустим, если наклеить бородку и усы, плюс круглые очки – вот тебе и профессор! А если надеть ему на голову кепку, а поверх одежды фуфайку и на ноги сапоги – тракторист. Он с лёгкостью мог быть кем угодно! Да только видели мы его во всевозможных серых костюмах различных оттенков, а поверх них-неизменный, тоже серый, китайский габардиновый плащ. На голове шляпа. Туфли или ботинки – всегда чёрные и тщательно начищенные. Время от времени за ним приезжала светлая «Волга» – машина довольно редкая для нашего небольшого городка. Только проследить, куда уезжает этот автомобиль, не удавалось даже моему брату на велосипеде. Так что легенда о специфической профессии нашего жильца только росла и крепла. А когда мальчишки, начитавшись книг о советских разведчиках, научились видеть разницу между шпионом и разведчиком, Павел Евгеньевич сменил свой статус в наших глазах.
– Шпион – это враг! А тот, кто шпионит д-д-для наших, на-называется – разведчик! – просветил нас Игорёк.
– Ого! Значит наш Павел Евгеньевич – настоящий разведчик! Интересно, а какой у него пистолет? – с восторгом выдохнула Алёнка.
– Не-неизвестно. Да только у разведчиков всё самое но-новое! – продолжал делиться с нами Игорёк почерпанными из книг знаниями.
Он даже на время забыл, что заикается и очень стесняется девчоночьего общества. Мы смотрели на него с неподдельным интересом, потому что очень хотели поподробнее узнать о жизни настоящих разведчиков.
– А видали, какой у Мостового аккуратненький че-чемоданчик? В него, я ду-думаю, он и складывает всё-всё необходимое, – Игорёк вздохнул: – Жа-жалко, что никак нельзя об этом спрашивать! Ведь-ведь, если Павел Евгеньевич до-догадается, что его тайну раскрыли, то-то он сразу же сменит квартиру. То-только мы его и-и видели!
– Вот и не пяльтесь больше на него. Пусть себе думает, что мы такие глупыши! – заключила Вероничка.
Так и решили. Тайну эту никому не выдавать и слежку за Павлом Евгеньевичем прекратить, а песню, доносившуюся из его окна, считать – позывными.
Дело в том, что у таинственного жильца квартиры номер девятнадцать имелась одна очень странная особенность. О ней знали все, и даже жильцы соседних домов… Каждое воскресенье, если Павел Евгеньевич был дома, ровно в десять утра из его открытого окна доносилась мелодия, причём всего одна, но звучала она не менее пяти раз подряд. Когда мы были маленькие, то ещё не понимали значения слов из той песни, но годы шли, мы подрастали и уже с нетерпением ожидали воскресной побудки, начинающейся словами: «Хотят ли русские, хотят ли русские, хотят ли русские войны?»[4] Особенно торжественно это звучало на 9 Мая, именно тогда песня приходилась к случаю. Баба Таня, бабушка соседских Сашки и Наташеньки, выпекала огромное количество домашних булочек и хвороста. Выставляла полные тазы этой вкуснейшей сдобы на стол во дворе. Она радушно угощала ребятишек, слетающихся на пир, как голодные воробьи… Угощала и приговаривала:
– Кушайте-кушайте, деточки. Ведь такую войну пережили! Вот уж столько годков минуло… Да кто ж их считает!
На втором этаже того же третьего подъезда проживала семья Дикольчук. У них был единственный ребёнок: Санёк – плотный, розовощёкий. Он всегда держался особняком и редко включался в наши игры. Но почему-то просто обожал играть в «Краски». Наши мамы были давнишними приятельницами. Нина Анисимовна, мама Сани, работала продавцом в большом универмаге в отделе тканей. Магазин находился в самом центре города, куда доехать можно было только на автобусе. Дорога занимала примерно минут сорок-сорок пять. Когда мама собиралась заказать себе новое платье или костюм, она брала меня с собой, и мы ехали в центр. Я считала остановки. Помню, было их ровно двадцать две. Но даже не огромное количество тканей или их чудесные рисунки завораживали меня, когда наши мамы вели неторопливый разговор, обсуждая, сколько и какой именно материи необходимо… Я слушала вибрации голоса Нины Анисимовны Дикольчук. Её прекрасный грудной голос, как пение Сирены, кружил голову, заставлял слушать и слушать…
Моей самой большой мечтой в ту пору было: «Пусть, когда я вырасту, у меня будет такой неповторимый голос!» Сколько же раз я представляла её красивое лицо в нашем чёрно-белом телевизоре. Всякий раз в моих фантазиях Нина Анисимовна исполняла арии из оперетт. Почему из оперетт? Просто её голос больше всего подходил именно для этого. А оперетты мы с мамой очень любили. Особенно «Летучую мышь» и «Мистер Икс».
Вспоминая необычные привычки и странности наших соседей, я словно вновь окунулась в ту давнюю атмосферу неподдельной дружбы, взаимопонимания и любви. Но только теперь я отчётливо вижу, что дальнейшие события, так или иначе, повлияли на всех нас, проживавших в то время, в том доме.
Глава вторая
Игры и Хозяйка Земляничной Горы
Как-то так сложилось и, наверное, никто уже не вспомнит почему, только мальчишки и девчонки нашего двора не посещали дошкольное учреждение, именуемое детский сад. Возможно, были какие-то трудности с наличием в нём свободных мест. Поэтому за детьми приглядывали бабули, если они жили поблизости, мамы – домохозяйки и уже подросшие ребята. И в этом был огромный плюс. Хотя мы были предоставлены сами себе, но развивались быстро, стремясь к независимости от старших, перенимали их жизненный опыт. От них же учились читать и считать.
Летом с утра и до позднего вечера мы гуляли, играли и представляли собой очень дружную команду, где каждый друг за друга горой, но в то же время, никто не ограничивал свободу выбора. Если кто-то хотел остаться в стороне, мы и не думали принуждать его ни к играм, ни к совместным походам. Случались иногда и ссоры. Даже очень крупные. Только мирились мы с большей охотой, чем ссорились, слишком быстро устав от игры в молчанку.
И вот однажды, в один из тех дней, несколько мальчишек не появилось, как обычно, во дворе. А на следующее утро подъехала специальная машина к первому подъезду нашего дома. Из неё вышло два человека в марлевых повязках на лице и аппаратами для обработки помещений в руках… Гепатит, или «желтуха», несмотря на все проводимые взрослыми меры, постепенно, одного за другим отправлял нас на больничные койки. Я оказалась в числе последних, но всё-таки заболевших детей. Так как мы были дружные дети, то и болели все вместе… После больницы, ещё долгое время родители просто не спускали с нас глаз и посадили на полугодовую диету. Мужчины наконец-то навели порядок на чердаках, откуда иногда, в вечернее время вылетали летучие мыши. А стрелять по ним из рогатки – любимейшее развлечение для всех мальчишек.
