– Заплатил ей, что ли?
– Щас! Я что, олигарх? Сердобольная, блин!
Все было странно и даже как-то нереально.
Какая-то игра, которой не было конца и в которой каждый новый эпизод был абсурднее предыдущего. Шуре захотелось как можно скорее освободиться от собеседника, вырваться на свободу, туда, где есть адекватные люди, с которыми не надо продумывать каждое слово в предложении. Он поймал себя на том, что, по сути, не он опасается выпадов собеседника, а сам боится его обидеть. Это было такое новое и непривычное чувство, казалось бы, благодатное и долгожданное. Но почему-то вместо радости находило уныние.
Улица накрыла жарким глицериновым облаком, так, будто тебя неожиданно кинули из проруби в сауну. При этом многие были одеты в куртки или толстые свитера. Мимо прошли две женщины в строгих мусульманских одеждах. В такси загружалась многодетная семья евреев-ортодоксов. Мужчины – в черных атласных кафтанах, рейтузах и собольих шапках, женщины – в длинных юбках образца девятнадцатого века. Никто ни на кого не обращал внимания. Шура попытался найти в толпе бывших попутчиков, но они все куда-то разбрелись. И тут он увидел Лиду. Она бежала к нему, уворачиваясь от багажных тележек, и интенсивно махала рукой. Шура заулыбался. Поставил сумки на землю, чтобы освободить руки для объятий. Но Лида, не поздоровавшись, схватила одну из его сумок и, проталкиваясь сквозь толпу, побежала в обратном направлении. Бросила на ходу:
– Там Боря на стоянке ждет. Уже полтора часа.
Шура почувствовал неловкость:
– Да я сам волновался! Бардак какой-то…
– Давай не отставай!
Боря, муж Лиды, стоял у открытого багажника белого «нисана». Лида закричала:
– Ну, что ты сюда выехал?
– Да меня уже туранули оттуда! Давай, давай, садимся быстренько.
Когда выехали на дорогу, обстановка немного разрядилась. Лида обернулась с переднего сиденья:
– Ну, дай я на тебя гляну! – Покосилась на мужа: – А ты на дорогу смотри. Мало нам аварий. Насмотришься еще.
Шура вымученно улыбнулся. Он не хотел стать причиной семейной ссоры.
Боря спросил:
– Как доехал-то?
– Да нормально.
– Сколько денег дали?
И только теперь Шура вспомнил, что в аэропорту ему выдали целую пачку денег. Бумажки были разноцветные, веселенькие, как будто ненастоящие, что подтверждала та легкость, с которой их раздавали каждому прибывшему.
– Да я даже не считал.
Лида всплеснула руками:
– Ну, ты даешь! Значит, слушай сюда. Ты эти московские штучки брось, тут не Москва. Тут деньги считают. Иначе без штанов останешься. Ну-ка, доставай!
Шура начал судорожно выковыривать пачку из кармана. Деньги не вынимались. Он попытался привстать, стукнулся головой о потолок салона, нагнулся на правый бок, удачно ухватился за край, и пачка вылезла.
– Нет, ты посмотри, Борь! Во, пижон! Он деньги в кармане носит. У тебя что, кошелька нет?
Шура смущенно улыбнулся:
– Есть где-то…
Лида перехватила купюры и два раза пересчитала:
– Полторы.
– Чего?
– Тысячи. Чего.
Они с Борей начали о чем-то спорить, перебивая друг друга..
– Я тебе говорю, нам две дали. Сереня не считался.
– Ты мне будешь говорить?! Две на пару и пятьсот на ребенка. Я же помню!
– А я что не помню?!
– Я не знаю, что ты помнишь! Зарайским столько же дали. Мы еще говорили, что у них двое.
– В том-то и дело, что двое. На пятьсот больше.
Шура попытался вклиниться, но его не слышали, пока оба не остановились самостоятельно, как по команде.
Лида сказала:
– В общем, нормально, Шурик, тебе дали… Скоро, говорят, вообще ничего давать не будут. Главное, счет открывай в Леуми, понял? Только там. И не слушай всех этих уродов. Тебе тут такого наговорят.
– А где еще можно?
Лида разозлилась:
– Так, тебе есть разница, где еще можно?
– Нет.
– Ты хочешь нормально жить?
– Хочу.
– Значит, слушай, что тебе говорят.
– Я слушаю.
С Лидой они учились в одном классе, но никогда не дружили. Их мамы общались: пока учились в младших классах, просто здоровались, а к выпускному, когда остро встал вопрос поступления, как-то сблизились и попытались сблизить детей. Мотивация была отнюдь не романтическая: поступить нелегко, а их детям – вдвойне трудно. Они должны осознавать, что надо держаться друг друга. Шура не очень понимал, что будет, если держаться друг друга, однако больше его удивило мамино поведение, совсем нетипичное для нее. И удивило по двум причинам. Во-первых, в семье никогда не муссировался «еврейский вопрос» и его последствия, чего нельзя было сказать о Лидиной семье. Во-вторых, где МЭИ, а где педагогический, куда собиралась Лида. Почувствуйте разницу! Но оба поступили, что лишило их основной сцепки, и Лида пропала из его жизни на пятнадцать лет, пока он случайно не встретил ее в булочной около дома. Оказалось, что та давно живет на площади своего мужа, в другом конце Москвы. Лида изменилась не в лучшую сторону, что было вполне ожидаемо. Как женщину, Шура никогда ее не воспринимал. В то же время в ней исчезла неуверенность. Из стеснительной неуклюжей девочки она превратилась в громкоголосую женщину, которая знает, что почем в этой жизни, и может постоять за себя. С удовольствием рассказав о своем муже и малолетнем сыне, «который может все», она попросила Шурин телефон. Шура жил в той же квартире, с тем же телефоном, только прибавилась его семья.
– Да ты что? Как же можно с мамой жить? Этого же нельзя делать! Это ж каждый ребенок знает!
Шура развел руками: мол, не всегда получается как нужно.
– Куда ж твоя жена смотрит?
Шура рассмеялся:
– Не знаю. Налево, наверно.
Сам-то он понимал, что смотрят они в одну сторону и будут смотреть всегда, до самой смерти, но не рассказывать же о Марине какой-то посторонней бабе, которая к тому же и не слышит, что ей говорят.
– А что ты с работой думаешь?
Шура вздрогнул и вначале не понял, о чем его спрашивают.
– Трудно сказать. Говорят, моя специальность востребована.
Супруги переглянулись. Лида сказала строго:
– Кто говорит?
– Ну, я не знаю… Алика помнишь?
– Какого Алика?
– Ну, Семерова… Он на класс старше учился.
– Ну?
– Он недавно в Москву приезжал. Его Борцов в метро встретил. Ну, решили собраться. Он сказал, как раз оптики здесь очень даже.
