— Как ты могла заметить, тот так поразивший твое воображение самец, — ядовито продолжил муж, испытывающий презрение ко всем лысым, так как сам был еще вполне волосат, — тоже везет свою семью в Сочи, а не на Канары!
Самолет стал выруливать, и я закрыла глаза.
После набора высоты я распаковала бутерброды с сыром и термос. Тройка наискосок от нас пила пиво и сок, мурлыкала и обнималась. Мой муж читал уже третью газету. Мне стало жаль своего сына. Я обняла его и прижала к себе. Он слегка отстранился. Я еле сдержалась, чтоб не заплакать.
Сразу видно, что для того человека его семья — все. А для моего мужа семья — это завод. А мы — по остаточному принципу. И как бы ни пыталась я его повернуть лицом к себе или ребенку, исподволь и впрямую, намеками или криком — все было с одинаковым результатом.
— Я не могу подводить мужиков!
— А меня подводить можешь?
Для «мокасин» никакого завода не существовало. Сразу было видно: он для них — они для него.
Муж отверг бутерброд пренебрежительным: «Не хочу!»
Я положила бутерброд на салфетку. В принципе я понимала, почему Джоди Фостер родила ребенка не от мужчины, а от банка данных. Сейчас мне захотелось сообщить об этом мужу. Я и донесла это до него. Просто как факт. Не привязывая свое замечание к бутерброду.
— Я бы, может быть, тоже родил от банка данных, — ответил муж, — да у мужчин этот процесс не идет!
— Значит, больше цени женщин! — сказала я. Но он уже захрапел. И открыл глаза, когда мы уже пролетели над морем и опустились в раю, где прямо в аэропорту шелестели веерами пальмы и загорелые дочерна женщины предлагали всем уезжающим за десятку полные картонки багровых роз.
На выходе мне было не до чужих мокасин. Надо было схватить багаж, отбиться от толпы предлагающих услуги, найти дешевого частника и устроиться в санатории. Но, выходя из самолета, я видела, что Та женщина оглянулась. Хотела ли она взглянуть на меня или просто проверить, не забыла ли что из вещей, было непонятно. Но ее взгляд я отметила.
Отпуск пролетел как один день. Нам было лень продолжать свои вялые перебранки, поэтому оба молчали. Купались по десять раз в день. Ели мороженое, пили вино. Ребенок был счастлив. Неотвратимо приближался отъезд. Прогноз погоды развеивал все надежды. Опять на носу осень, дожди, а вместе с ними — мой очередной день рождения. Конец августа — время Девы, каковой я являюсь до мозга костей.
На посадку я шла с еще мокрыми и солеными волосами. И вдруг снова увидела Ту семью. Сразу вспомнила. Кожаные мокасины, зеленые шлепанцы и белые босоножки. Девочка держала корзинку с персиками. Санаторный срок одинаков для всех. Я улыбнулась им, как родным. Он не видел меня в упор, ни тогда, ни сейчас. Она посмотрела и отвернулась. Меня для них просто не существовало. Они были в себе. Опять были самодостаточны. Видимо, такими они были всегда.
«Внуковские авиалинии» хоть не кормили, но летали не отклоняясь от расписания. Мужчины снова читали газеты. Но я подсмотрела — один раз курносая «американка» заглянула через плечо мужа в газетный лист и зевнула. Он покровительственно похлопал ее по щеке. И тут же ее взгляд упал на меня. «Ну что ты пялишься»! — ясно выражало ее лицо. Я смутилась и стала смотреть в окно. Через два часа мы опять были в Москве, и потекла по-прежнему моя жизнь. Будни в редакции, небольшие командировки, заботы дома. Та семья в самолете не давала мне покоя. Как удалось достичь такой гармонии отношений? Специально они над этим работали, или получилось все просто так?
Разгадка явилась сама собой. Я снова увидела своего Героя. Возле метро, на Юго-Западе. Я возвращалась с редакционного задания. Уже наступило бабье лето, светило солнце, было около трех. Беспорядочная толпа суетилась, жужжа, у киосков. Шла бойкая торговля перцем и баклажанами. В музыкальном ларьке отбивала ритм испанская гитара. Она призывала отказаться от изготовления баклажанной икры и упасть в любовь. Fall in love, как говорят англичане.
В этот раз я сначала увидела его лицо. А потом перевела взгляд на ноги. Чтобы точно узнать и не ошибиться. Кожаные мокасины были на месте. Выше — джинсы, еще выше — трикотажная кофта, в руке красная роза в саркофаге прозрачного целлофана, на лице очки. «Американки» поблизости не было. Он держал за руку девушку, выглядевшую как топ-модель. Он что-то говорил ей и тянулся к ее щеке губами. Она презрительно кривила лицо. Жена была блондинка. Эта — как вороново крыло. Черноглазая, очень смуглая, с выщипанными бровями и алым ртом. Дрожащая и породистая, как лошадь Вронского по кличке Фру-Фру. Она холодно улыбалась. Он на чем-то настаивал. Она картинным движением опустила цветок в урну. Мой герой оскорбился. Она рассмеялась и ушла. Видимо, ей он не был нужен. Но мне он был просто необходим. Я хотела с ним познакомиться. Испанская гитара все набирала темп и бешено стучала в ушах. Я стояла как вкопанная, не в силах оторвать глаз. Он повернулся и, опустив плечи, пошел. Я побежала за ним. Обогнала его и толкнула плечом.
«Заметь же меня, заметь! — кричало ему мое сердце. — Я скажу тебе много прекрасных слов, я возьму тебя за руку, я утешу!»
В толчее он посмотрел мне в глаза и прошел. Он меня опять не заметил.
«А зачем он мне нужен? — думала я, пока ехала семь остановок домой. — Чтобы упасть в любовь? Я уже падала. Несколько раз. Получала шишки. Еще отделывалась легко. Когда упала последний раз — вышла замуж, родился сын, была счастлива. Какое-то время. Теперь имею завод».
Муж пришел ночью, в двенадцать часов.
— Где ты был?
— На заводе!
— Ну-ну!
Не снимая ботинок, не моя рук, муж кинулся к телефону.
— Лексеич! — орал он диким голосом в трубку, не обращая внимания на поздний час. — Нам дали денег! Нам дали! Теперь мы пойдем вперед!
Я сняла трубку второго аппарата. На другом конце провода так же победно в ответ орал Лексеич. Я повязала голову полотенцем. Плевать.
Раз он не видел меня, стоявшую только что перед ним с новой стрижкой и в дорогом макияже, раз он не видел ребенка, сонно поднявшего голову от подушки, раз в глазах у него был только его завод, проекты, кредиты, смета, почему бы мне тогда не упасть в любовь? Какая разница, с кем изменять? У «американки» соперница — горделивая Фру-Фру, у меня — толстый Лексеич? У одних в соперниках — банк, у других — косметическая фирма. Если не с тобой, то какая разница, с кем? Изменить — это, может, спастись? Отыскать выход от скуки, от равнодушия, от злости, от лени. Значит, пусть блаженны будут такие измены, которые посылают на время — любовь, на время — разрядку, на время — отмщение.
Утро наступило волшебное. Поздний август в Москве — время Девы. Арбузы, как ленивые полосатые коты, грудами заперты в сетчатых вольерах. Ароматные желтые дыни греются на солнце впереди них на специальных прилавках. Дыни — товар дорогой, штучный. Их выбирают любовно, кладут в сетку, подвешивают на гвоздики в кладовке, и они источают там свой аромат вплоть до Нового года. Я люблю дыни. Дыня как женщина: чем бережнее обращаешься — тем дольше пахнет. Позднее лето — прекрасный возраст. Сбор урожая. Здоровое осмысливание жизни.
