Да и нос ему зажимала только до тех пор, пока он не начинал задыхаться от собственной мокрóты. Едва же обретя способность речи, он рассказывал мне про сон, в котором ему казалось, будто он задыхается, а он, умирая во сне, сознавал, что перед тем, как отправиться на боковую, забыл сказать, что любит меня. Ну да, я чувствовала себя виноватой. Да, это я ему подстроила, в пять часов утра предаваясь любви с ним, и нет, я никогда не признавалась, что как раз я‑то всамделе и пыталась укокошить его во сне.
Порой живущим вместе нужна парочка-другая секретов.
Картер находит мое раздражение его храпом премиленьким. Конечно, ему-то что. Не у него же уши кровоточат посреди ночи, и не он молит бога, чтоб делящая с ним ложе задохлась во сне. О нет, он уходит в страну снов, гадая по пути, отчего это на звуковой дорожке его поистине прекрасных сексуальных видений неожиданно возникают вжикающие ритмы затачиваемых ножей.
Прошлой ночью один из моих хорошо пристрелянных пинков (простите, я хотела сказать: нежных ударов пальчиками) возымел, наконец, действие: Картер умолк, перевалившись на другой бок. Какая ж то была красота! Расцветшее в спальне тихое, умиротворяющее спокойствие едва не заставило меня зарыдать от радости. Увы, стоило мне задремать и начать радостно проказничать в стране собственных снов, как Картер уже тряс меня за плечо и спрашивал, что я такое сказала. Потому как, по его словам, он спал, как каменный, но все равно мог бы поклясться, что слышал, как я спрашивала его, подойдет ли зеленое желе для чемодана с кусающимися черепашками.
Служба коммунальных услуг оповещает мужчин: «Если видите, что существо, к которому вы неравнодушны, крепко спит и ваш вопрос, поначалу заданный шепотом, не удостоен ответа, не удивляйтесь, если мы примемся изрыгать зеленую мерзость изо ртов наших быстро мотающихся голов, когда вы затрясете нас, чтобы, разбудив, задать свой дурацкий вопрос голосом пятьюдесятью децибелами громче, чем поначалу».
И вот так, народ, у меня всякий раз: пять утра, сна ни в одном глазу, одариваю в темноте любовь моей жизни отталкивающим взглядом и раздумываю, сумею ли сохранить невозмутимый вид, глядя ему в глаза, если решусь-таки заказать ту хитрую штуковину из ремешков, которые намертво крепят подбородок; я ее на прошлой неделе видела на канале «Домашние покупки». Уставившись в потолок и раздумывая, отчего это устройство по предотвращению храпа должно так сильно походить на ременный тормоз для лица, я вдруг вспоминаю кое-что другое, вычитанное не так давно в «Гугле», к чему я еще не прибегала (Фред, сорокаоднолетняя золотая рыбка, ФРЕД-ТО РЕАЛЕН, черт побери!). В статье утверждалось, что коротенький громкий выкрик наугад взятого односложного слова способен пробиться в сознание храпящего вполне ощутимо, чтобы прервать храпение, не выводя при этом храпящего из сна.
Я повернула голову набок и уставилась на профиль Картера. Глядеть на него, крепко спящего, мне, в данный момент пребывающей в стране бессонницы (прямой результат его искривленной перегородки), было как ножом по сердцу. Поскольку не могу излить свой гнев на его перегородку, не вызвав кровотечения из носа, то решаю, что вполне могу испытать и еще одно средство. Тем более что покупка ременного тормоза для подбородка потребует, чтоб с тех пор я стала звать Картера Членомордым. Что, полагаю, вызвало бы его неодобрение.
Сделав глубокий вдох, выпалила свое односложное слово: «БЛИ-И‑И‑И‑И‑ИН!»
Глазом не успела моргнуть, как Картер взвился на постели, пробудившись, махая руками-ногами и дрыгаясь, пока не оказался на самом краю кровати и не бухнулся с громким стуком на пол.
– Сучья сыть! Что это, к черту, было? – бормотал он, ворочаясь по полу.
– Думаю, это зеленое желе в чемодане с кусающимися черепашками, – возгласила я перед тем, как повернуться на другой бок и шмыгнуть под одеяло.
2. Пса моего голод одолел
– Клэр, я вовсе не считаю эту идею хорошей.
Я закатила на Папаню глаза и чуточку злее, чем требовалось, шваркнула поднос свежих «хрустящих масленых палочек» в витрину-холодильник под главной стойкой. Из-за моей злости несколько палочек повскакивали со своих мест на подносе, и, пока я, потянувшись, принялась укладывать их на место, приходилось сдерживаться, чтобы не умять хотя бы одну. При всем при том, что я люблю готовить сладости, обычно помногу я их не ем. Мне больше по вкусу, похоже, всякие подсоленные штучки. Признаться, сама не понимаю, что со мной такое творится в последнее время. Если я так и дальше буду пробовать свои изделия, то моя задница отрастит себе еще одну щеку, чтоб было место, куда весь жир складывать.
– По правде говоря, не считаю, что ты это до конца продумала, – продолжил Папаня, опершись бедром о стойку и сложив руки на груди.
Беру свои слова обратно. Я в точности знаю, отчего так обжираюсь шоколадом и сластями.
Я запустила руку под стеклянный колпак витрины, схватила первый попавшийся хрустящий масленый пальчик и тут же целиком отправила его в рот. Посмаковав вкус коричневого сахара, ванили и кусочков ириса, позволила этой рожденной сахаром сладости сделать обычный ее фокус: снять с меня хоть сколько-то напряга. Поскольку я физически не смогу выставить за дверь стоящую в кондитерской причину этого напряга ростом в шесть футов два дюйма, не нажив себе при этом грыжу, сойдет и это. Я проглотила полный рот сладкого пальчика и постаралась не представлять себе, как он, отрастив маленькие ножки, рванул прямо к моей заднице, оставляя по пути кусочки масла на моих бедрах. Делаю глубокий вдох и, укрепив тем свой дух, обретаю возможность заняться отцом.
– Пап, мы с Картером живем вместе уже два месяца. Малость поздновато теперь для твоих речений, ты не находишь?
Папаня ни разу ни единым словом не высказывался против того, как мы с Картером решили вопрос совместного проживания, с тех самых пор, когда мы о том объявили в день грандиозного открытия «Соблазна и сладостей».
Тогда он, глухо рыкнув, глянул на Картера и ушел прочь. Лично для меня это значило одно: согласился. Теперь же, когда прошло два месяца и я не передумала, на что он, похоже, рассчитывал, у него ни с того ни с сего вдруг сложилось мнение.
– Всякий скажет: «Зачем покупать бар, если себе же не нальешь бесплатно пива».
Моя рука, потянувшаяся к тряпке, чтобы протереть стойку, застывает в воздухе.
– Пап, такого никто не скажет.
– Всякий так скажет, – талдычит он в ответ и, оттолкнувшись от стойки, подбоченивается.
Вздеваю очи горе и принимаюсь счищать крошки с покрытия витрины.
– Неужто? Кто? – спрашиваю с вызовом, уже слыша, как звякает входной колокольчик, извещая о приходе покупателя.
– Люди, – стоит на своем отец.
Вздохнув, отворачиваюсь от Папани и улыбкой приветствую покупательницу, направившуюся в отдел белого шоколада на противоположном от нас конце витрины. Убедившись, что та пока ни о чем спрашивать не собирается, снова поворачиваюсь к отцу:
