Энгус одобрительно кивнул и включился в беседу.
– Именно! Если мы тоже сделаем ремонт, у нас будет пять спален. На самом деле участок большой – целый акр, и мы можем выручить миллион. Легко.
– Хорошо, мистер Муркрофт. Сейчас дом стоит пятьдесят тысяч, но, согласен с вами, такая возможность есть.
Юрист вымученно улыбнулся. Мне стало интересно, отчего он с таким скепсисом относится к нашему переезду на Торран? Он знает что-то особенное? И какова реальная позиция Питера Кенвуда? Может, они хотят продать остров сами? Это не лишено смысла. Кенвуд знает остров Торран как облупленный, является доверенным лицом бабушки Энгуса и осведомлен о всех краеугольных камнях, в том числе и о потенциальной стоимости дома после ремонта.
Действительно ли они такое задумали? Если да, то это было бы элементарно! Тогда им следует просто дождаться, когда бабушка Энгуса умрет, и малость надавить на наследников – на пришибленную бедой парочку, что до сих пор не оправилась от смерти ребенка и увязла в денежных затруднениях. Предложить им сотню тысяч – вдвое больше, чем стоимость домишки, корчить из себя благородных и понимающих и сердечно, но грустно улыбаться. Вам сейчас тяжко, но мы поможем справиться с бедой – распишитесь вот здесь…
Ну а дальнейшее – вообще пустяки: нужно пригнать на Скай автобус, набитый польскими строителями, дать им несколько сотен, и через год можно будет пожинать плоды своих усилий.
Продается чудесный участок с домом, расположенный на острове в знаменитом проливе Слейт. Стоимость 1,25 миллиона фунтов с торгом…
Неужели они планировали нечто подобное? Эндрю Уокер пристально посмотрел на меня, и я почувствовала себя неловко. Возможно, я несправедлива к конторе «Кенвуд и партнеры». Хотя я им остров не отдам – это мой единственный выход, реальный способ сбежать от горечи воспоминаний, от всех старых сомнений и давнишних долгов.
Я так мечтала об этом! Устроившись на кухне в три часа ночи, разглядывая фотографии на светящемся экране ноутбука. Кирсти посапывала в своей кроватке, спал и Энгус, одурманенный скотчем, а я любовалась на дивные пейзажи острова Эйлен-Торран и залива Слейт. Я буквально растворялась в красоте Внутренних Гебридов, и у меня голова шла кругом от этого «чудесного участка с домом»…
– Отлично. Осталась еще пара подписей, – заявил Эндрю Уокер.
– И мы свободны?
Многозначительная пауза.
– Да.
Спустя пятнадцать минут мы с Энгусом покинули желтый офис и через красный холл попали на улицу, в сырой октябрьский вечер. Бедфорд-сквер, Блумсбери.
Завизированные бумаги лежали в рюкзаке Энгуса. Остров принадлежал нам. Мир изменился. Я глазела по сторонам, и мое настроение улучшалось.
По Гауэр-стрит ехали красные автобусы, изо всех окон – и верхних и нижних – смотрели бледные лица.
Энгус взял меня за руку:
– Ты молодец.
– Что?
– Ты здорово вклинилась в разговор. Как раз вовремя. Я думал, что сейчас заеду ему в челюсть.
– И вдруг я пришла тебе на помощь, – мы обменялись многозначительными взглядами. – Но ведь мы это сделали, разве не так?
Энгус хмыкнул.
– Да, дорогая, – он поднял воротник, защищаясь от дождя. – Но, Сара, я хочу еще раз тебя спросить: ты точно хочешь переехать?
Я поморщилась. Он продолжал:
– Да, знаю. Но ты действительно считаешь, что мы сделали правильно? Тебе хочется бросить нашу лондонскую жизнь? – он показал на вереницу лондонских такси, флуоресцентно подсвечивающих дождевые капли. – На Скае всегда очень тихо.
– Как говорится, если тебе надоел Лондон, тебе надоел дождь, – произнесла я.
Энгус рассмеялся и наклонился ко мне. Его карие глаза искали мой взгляд, вероятно, его губы искали мои. Я нежно погладила его по щеке и поцеловала щетину на подбородке. Я вдохнула его запах. От него не пахло виски, от него пахло Энгусом, мылом и особенным мужским запахом. Человек, которого я любила, чистый и надежный. Я люблю его и буду любить всегда.
Возможно, сегодня ночью у нас будет секс, впервые за много недель. Неужели мы наконец-то пережили это? Ведь горе не может длиться целую вечность.
Мы шли по улице, взявшись за руки. Энгус крепко держал мою ладонь. С некоторых пор он часто держал меня за руку: и когда я молча плакала каждую ночь, и во время жутких похорон Лидии – от начала до конца – от «Аз есмь воскресение и жизнь» и до самого «Всегда пребудет с нами».
Аминь.
– На метро или на автобусе?
– Метро, – ответила я. – Быстрее будет. Хочу поскорее сообщить Кирсти хорошие новости.
– Надеюсь, они окажутся для нее именно такими.
Я посмотрела на мужа.
Нет, я не могу позволить себе сомнений. Если я остановлюсь и задумаюсь, мои опасения усилятся, захлестнут меня с головой, и мы застрянем в нашей тоске навсегда.
На одном дыхании я выпалила:
– Энгус, я уверена, что да. Ей должно понравиться. У нас будет собственный маяк, свежий воздух, олени, дельфины…
– Имей в виду, что фотки, которые ты видела, сделаны в основном летом, при ярком солнце. А там не всегда такая погода. Зимой на острове мрачно.
– Значит, в январе и феврале мы… как бы получше сказать… окопаемся и будем защищаться. Тоже приключение.
Мы добрались до станции. На ступени подземки накатывала черная волна людей, их одежда лоснилась от влаги, лондонское метро глотало пассажиров. Я обернулась и быстро окинула взглядом затянутую туманом Нью Оксфорд-Стрит. Осенний туман в Блумсбери – как призрак, видимое напоминание о том, что когда-то в Средние века здесь были болота. Я где-то о них читала.
Я вообще много читаю.
– Вперед!
Я схватила руку Энгуса, и, сцепившись пальцами, мы спустились в метро и преодолели три остановки. В городе наступил час пик, и толпа притиснула нас друг к дружке вплотную. На «Морнингтон Кресент» мы втиснулись в дребезжащий лифт, и когда вновь очутились на поверхности, мы почти бежали.
– Эй! – засмеялся Энгус. – У нас что – Олимпиада?
– Я хочу поскорей рассказать нашей дочери!
И я действительно хочу, правда-правда! Я поведаю моей живой доченьке замечательные новости, ну, по крайней мере, приятные – пусть хоть что-то вселит в нее отраду и надежду. Сегодня, четырнадцать месяцев назад, погибла Лидия – ее сестра-близнец. Я до сих пор легко могу подсчитать, сколько времени с тех пор прошло, и как же я ненавижу себя за это! Четырнадцать месяцев – год с лишним сплошных мучений и боли для маленькой Кирсти. Мне не понять ее страданий – ведь Кирсти потеряла свою копию, свое второе «я». Четырнадцать месяцев назад она замкнулась в себе, ушла в полную изоляцию, но теперь я смогу вытащить ее!
