— Тимофей! Спешить — не спеши, а поторапливайся — поедем, чтоб к свету уж в немецкой слободе быть. — Данила вышел из комнаты.
— Тимоша, зипун подпоясай как следует.
Мыши, недолго думая, вскарабкались по стенке сундука и забрались в свисавший рукав — видимо, как раз зипуна.
— Эй, сюда, тут дырка! — пискнула Тинка.
Они прыгнули в отверстие, перекувыркнулись в воздухе и почувствовали, что их, вместе с зипуном, надевают. А это, поверьте, чувство очень странное.
Вскоре дверь скрипнула — и тут оказалось, что грубое сукно почти не спасает от холода.
— Надо срочно знакомиться с моим тёзкой, иначе мы околеем, так и не узнав, куда попали, — пропищал Тимка, протискиваясь между подкладкой и сукном.
Хорошо, что Тимоха поднял зачем-то руку и обнаружилась заветная дырка. Мышата ринулись в образовавшийся просвет. Выскочив наружу, они на мгновение зажмурились: вокруг всё было белым-бело! Брат с сестрой оказались за Тимохиной спиной, вернее, между его спиной и чем-то твёрдым, накрытым большой серой тряпкой.
— Это изразцы, — со знанием дела проговорил Тимка и, словно заправский альпинист, полез вверх по отвесной спине. Тинка — за ним. Забравшись мальчику на плечо, она стала щекотать своей косичкой Тимохино ухо, а когда он поднёс к нему свою руку, сгруппировалась и перепрыгнула на неё, быстро засеменив к ладони и приговаривая:
— Миленький, хорошенький, красивенький, умненький Тимофей Данилыч, не погуби! Выслушай, мы тебе сейчас всё объясним.
— Только очень холодно, у нас зуб на зуб не попадает, — добавила ещё одна мышка в короткой клетчатой рубашечке и махоньких портах. Вид этих портов рассмешил Тимоху.
— Залезайте ко мне в варежку, там небось согреетесь, — проговорил он, заранее принимая всем своим существом любые чудесные объяснения, ибо для детей странным и непонятным является не чудо, а его отсутствие.
Устроившись, как в походной палатке, мышата заговорили хором. Из их рассказа Тимоха понял только то, что живут они в каком-то музее (что это такое, Тимоха не знал, а спросить постеснялся), что в их доме печи нет, что телеги в их городе не ездят, а люди передвигаются под землёй и даже летают по воздуху, но главная забота этих смешных существ, одного из которых тоже звали Тимкой, в том, чтобы найти какую-то серебряную ниточку.
ГЛАВА 3. В Немецкой слободе
Тем временем сани, преодолев порядочное расстояние, выехали на укатанную дорогу. Лошадь побежала резвее. Наконец Данила басом прогремел: «Стой, родимая, лошачиха сивая!»
Выглянув из рукавицы, мышата увидели огромную, куда хватало глаз, строительную площадку. То там, то сям виднелись силуэты домов, образующих новые улицы, высились сложенные в большие кучи брёвна, доски, кирпичи. Сновали люди, подъезжали и трогались сани. Начинался трудовой день. Неподалёку стояли аккуратные каменные строения, виднелся шпиль небольшой деревянной церкви, ещё один подпирал светлеющее небо.
— Приехали! Тимоха, вот она, немецкая слобода! — Данила слез с саней и осторожно повёл лошадь под уздцы.
Мальчик, шепнув мышатам: «Потерпите», засунул шевелящуюся рукавицу за пазуху и пошёл рядом с отцом по деревянному настилу.
— Обрати внимание: не слышно стука каблуков, — сказала наблюдательная Тинка.
— Так у них каблуков-то нет, — заметил Тимка. Эй, Тимофей, почему ваши сапоги не стучат, из чего вы подошвы шьёте?
— Царь-батюшка запретил нам подбивать башмаки наши гвоздями, да скобами, да железными подковами, — с готовностью отозвался Тимофей.
— Давно?
— Да года три, поди. Точно не скажу — я ещё малец был совсем.
— А сколько тебе лет?
— Девятый пошёл.
— А как зовут вашего царя-батюшку?
— Пётр Алексеевич.
— Ура! — завизжала Тинка. — Мы увидим Петра Первого.
— Почему первого, он всего один, — будто обидевшись за Петра, сказал Тимофей.
— Будет ещё и Второй, и третий, но этот, самый первый, — самый важный, ему потом очень красивый памятник поставят, «Медный всадник» будет называться, — бодро проговорила Тинка.
— Небывальщина экая, — пробормотал Тимофей.
— А мы где, в Петербурге, что ли? — хмуро спросил Тимка. — Немецкая слобода ведь в Москве находится.
— Мы в Петербурге, точно, можете не сомневаться.
— А почему заборов здесь нет совсем? Не то что у вас во дворах, — продолжал недоумевать Тимка.
Тимоха не мог ответить на этот вопрос и переадресовал его Даниле.
— Батюшка, что-то забора ни одного не видать. В нашей-то слободе каждый дом забором обнесён.
— Государь в центре города запретил ставить дома внутри усадеб и отгораживаться от улицы заборами. Все дома должны выходить фасадом на улицу. — Данила подвёл лошадь с санями к нужной двери.
— Тимоха, ты папе про нас не говори, — пропищала Тинка. — Со взрослыми вечно одна морока.
На стук большого дверного молотка тяжёлая дубовая дверь отворилась.
— Прекрасный! Прекрасный работа, совсем как дома, в Амстердам, — услышали мышата громкий и бодрый голос. — Марья, посмотри, какие изразцы.
— Иван, батюшка, что кричишь? — ответил откуда-то сверху другой голос, женский, нежный.
Тинка осторожно выглянула наружу. Она увидела рослого улыбающегося человека с рыжими, как морковка, волосами. В одной руке он держал маленькую квадратную плитку, другой пощипывал себя за витой ус. Послышались шаги по лестнице, и к мужчине присоединилась дама в пышном голубом платье. Это платье напомнило Тинке о маме, уходящей греть молоко. Как давно это было!
— Позволь представит. Марья, это мастер Данила. Видишь, какой славно сделано. Точно по эскизу, который я давать. Прекрасный работа! несёмте сюда. Как у вас говорят: «Берись друзьно — не будет грузно».
Иван захохотал, Тинка спряталась под Тимохин зипун.
— Платье у этой Марьи как у нашей мамы. А как есть-то хочется!
— Сынок, чего встал? Помогай давай.
Мышата сжались у тимохи за пазухой, чтобы ненароком не выпасть, пока ящики с изразцами заносились в дом.
— А выложить этими изразцами мой печка? Делать? У тебя умелый рука! И заплачу вдвое уговоренного. Мы, голландцы, ценим умелый рука.
— Позволите измерить ещё раз, сударь? А сын мне поможет, — сказал Данила.
Как видно, согласие было получено, потому что Тимофей, сунув подбородок за воротник, зашептал:
— Эй, Тимтинки, сейчас сниму одёжу, держитесь.
Он аккуратно положил зипун на массивную деревянную лавку и прошёл за отцом в соседнюю комнату. Было заметно, что хозяева ещё не успели обжить дом. Печка-голландка, которую с помощью верёвки стал по второму разу измерять Данила, была облицована только наполовину, занавесок на окнах не было. Сами окна были диковинные, разделённые на маленькие прямоугольники. Напротив печки стояло большое резное кресло с обитым кожей сиденьем, вдоль стен — несколько стульев.
