То есть люди умирали с миром, своей смертью, как теперь говорят. Одновременно с этим Богданов установил, что московские курганы принадлежали не единому племени, а, по меньшей мере, двум племенам. Черепа, найденные им в могильниках, относятся и к славянскому типу, часто встречающемуся в курганах по Днепру, и к финскому типу — ярко выраженной брахицефалической формы. По всем признакам эти племена долго жили вместе. Но при этом, очевидно, нисколько не враждовали. Люди, населяющие московскую землю, никогда не знали войн. Это были исключительно миролюбивые охотники и хлебопашцы. До тех пор пока это было возможно, они предпочитали откупиться от набега силы бранной, нежели ополчаться против нее. Если верить несторовой «Повести», в IX–X веках вятичи платили дань хазарам, а с середины X-го — Киевской Руси. Возможно, впервые они познакомились с вооруженным противоборством только в конце XI века, когда их приходил воевать Владимир Мономах, и в последующий период усобиц русских князей, предшествовавший татарскому нашествию.
Практически во всех захоронениях Богданов находил глиняный горшок с углями или рассыпанные угли вперемешку с черепками. Это еще одно важное свидетельство, с одной стороны, миролюбивого характера, кроткого нрава древних жителей московской земли и, с другой стороны, их представления об эстетических ценностях. Загробный мир, как себе его представляли язычники, являлся подобием, — несколько, может быть, идеализированным, но все-таки подобием, — жизни земной. И то, в чем человек нуждался в этой жизни, ему непременно потребуется на том свете. Главной же ценностью земного существования, в частности у славянских племен, являлась семья, дом и, конечно же, домашний очаг как символ благоденствия семьи. Вот почему, отправляя покойного в путь в мир иной, сродники снабжали его символическим образом загробного очага — горшком с углями.
Это кажется невероятным, но представление о том, что потусторонний мир является в чем-то подобием жизни земной, встречается у русских иногда и теперь. И оно, представление это, выражается не только в обычае бросать в могилу медные монеты, чтобы и там ему жилось безбедно. Известный современный культуролог и фольклорист Иван Алексеевич Панкеев рассказал, что на похоронах где-то на юге России он однажды видел, как в гроб к умершему положили очки. Оказывается, покойный очень любил читать. И родственники, убежденные, что и на том свете он не изменит своему увлечению, позаботились собрать его туда, будто в библиотеку.
Курганов древних москвичей особенно много найдено в Рузском, Звенигородском, Волоколамском, Дмитровском, Подольском уездах. На территории современной Москвы Богданов обнаружил и раскопал несколько групп курганов. О сетуньских курганах, в частности, он так писал: «…Курганы лежат близ самой деревни Сетуни на земле г. Орлова, дозволившего раскопку. Курганы лежат группою (более 20); они поросли леском…».
Вообще, курганы в Москве находились повсюду, вплоть до территории Кремля, но преимущественно все-таки на правом берегу Москвы-реки. Причем, как правило, они располагались именно у самой реки, пусть даже такой небольшой как Сетунь. Богданов обращает внимание на то, что язычники «выбирали для своего кладбища место близкое к реке, возвышенное, обыкновенно представляющее большой кругозор; почти со всякой местности, занятой курганами, представляется обширный и очень красивый вид». По этой примете теперь можно почти наверно предположить, где именно в Москве были курганы, исчезнувшие еще до начала научного изучения в России древних захоронений. Они вполне могли быть и на всех семи московских холмах, в том числе на Боровицком, в Старом Ваганькове, на Швивой горке, на Воробьевых горах, и на месте нынешних монастырей, которые тоже устраивали по тому же принципу — откуда краше вид, — Даниловского, Симонова, Андроникова, и в других местах. До нашего времени курганы вятичей сохранились в Черемушках, Зюзине, Филях, Царицыне, Орехове-Борисове, Ясеневе, Братееве.
Еще во второй половине XIX века местные жители относились к курганам со священным трепетом, как к остаткам загадочной, неведомой им и потому пугающей цивилизации. Насколько почтительным было отношение православных к захоронениям язычников, можно судить хотя бы по такой детали: в селе Черкизове, что на Клязьме, по народному поверью, под одним из курганов был похоронен древний князь с мечом и с сокровищами, но как ни нуждались местные мужички, так никто из них за многие годы соседства с этим вероятным кладом и не отважился попытаться достать его из-под земли. Раскопал курган только Богданов. Никаких драгоценностей, ни хотя бы меча он там не обнаружил. В другом месте, когда он принялся раскапывать курган, крестьяне хотели его даже избить, полагая, что он, потревожив могильники древних людей, навлечет на деревню гнев их богов. Выйдет им через это натуральное светопреставленье! Хорошо, в конфликт вовремя вмешался какой-то волостной авторитет, знакомый с грамотой, и втолковал землякам, что люди «занимаются наукой».
Распространившееся на Руси христианство совершенно переменило тип погребения умерших. Кладбище при церкви вытеснило курганные могильники. Но древние москвичи — вятичи — не принимали христианства дольше других восточнославянских племен. На московской земле курганы кое-где появлялись еще и в конце XIII века. Хотя в последние столетия вятичи чаще всего закапывали своих умерших под курганы, уже не сжигая их. Столпы с урнами вдоль дорог исчезли еще раньше.
В 1963–1965 годах при раскопках в Кремле, вблизи Успенского собора, было обнаружено древнейшее в Москве христианское кладбище, самые ранние могилы которого, как установили археологи, относятся к XII веку. На месте собора тогда находилась церковь Димитрия Солунского. Построена она была, как принято считать, в 1177 году на костях москвичей, погибших от набега рязанского князя Глеба в союзе с половецкой ордой. Вначале Димитриевская церковь была деревянной, но затем ее перестроили в камне. И, как полагается по христианскому обычаю, при ней стали хоронить новопреставленных: ближе к церкви, или в самой церкви, знатных и богатых, как можно судить по найденным там золотым и серебряным предметам, с краю — всякую чернь недостаточную в «вечных» берестяных гробах.
С этих пор в Москве хоронили в основном при церквах: строится где-нибудь новая церковь, и вокруг нее скоро появляется погост. Эти приходские кладбища народ называл нивами Божиими.
С принятием христианства одной из основ существования русского общества на много веков становится приход, или община. И такое значение прихода, в сущности, сохранялось до начала ХХ века. Приход являлся промежуточным социальным звеном между семьей и народом в целом. Вся жизнь человека, от крещения до погребения, проходила на виду у прихода и при участии прихода. Спор о том, чего больше было в общинном существовании — полезного или вредного, — не окончен и по сей день. Противники общины указывают на присущие ей признаки тоталитаризма — постоянный контроль всех над всеми, вмешательство «старшин» по своему усмотрению в личную жизнь всякого отдельного общника и т. д. Но, вместе с тем, община имела и бесспорное преимущество: все были в ответе за каждого и каждый за всех. Это называлось в старину круговой порукой. Впоследствии это понятие употреблялось лишь в отрицательном смысле, в значении взаимного укрывательства своими своих в неблаговидных делах. Но вот как понимал сам народ сущность круговой поруки и вообще значение общины (мира): с миру по нитке — голому рубаха; в мире жить — с миром жить; что мир порядил, то Бог рассудил; коли все миром вздохнут и до царя дойдут.
