Боевой удар Уилкотта моментально испарился, и он вышел на подгибающихся ногах.
Роза и Эйб стояли не шелохнувшись. Руки маленького еврея нервно крутили пуговицы пиджака. Наконец он сказал:
– Вам не следовало бить его так сильно.
Ничего не ответив, Диллон двинулся к двери.
– Подождите, – остановил его Эйб. – Я полагаю, вы имеете право на вознаграждение.
– Обойдемся, – Диллон обернулся. – Мне нужно идти.
Роза дернула Эйба за рукав.
– Дай этому парню работу, Эйб, – сказала она.
Голдберг удивленно уставился на нее.
– Что, Роза… – начал он.
Диллон подозрительно наблюдал за ними. Ссутулившись, огромный и нескладный, он переводил взгляд с Эйба на Розу и обратно.
– Действительно, Голдберг, – продолжала Роза, – дай ему шанс. Тебе же все равно нужен помощник. Так почему бы не взять его сейчас.
Эйб боязливо посмотрел на Диллона.
– Конечно, – сказал он неуверенно, – ты права. Я действительно нуждаюсь в помощнике. Это верно. Что, если поговорить об этом?
Диллон заколебался, потом кивнул.
– Ну что ж, давай поговорим…
Мира Хоган шла по главной улице городка, сознавая, что приковывает к себе взгляды всех встречных мужчин и женщин. Даже негры прерывали свой монотонный труд и, боясь взглянуть прямо, посматривали искоса, опустив голову. Она шла, и высокие деревянные каблучки ее туфель выстукивали вызов окружающим. Мужчины раздевали ее глазами, а женщины провожали завистливыми взглядами. Мира шла, покачивая бедрами. Дешевое цветастое платье, обрисовывая упругие груди, плотно обтягивало крепкое, молодое тело.
В конце улицы группа неряшливо одетых женщин судачила о последних городских сплетнях. Женщины заметили приближение Миры и оборвали разговор. Пожилые, с расплывшимися телами, изношенными родами и непосильной работой, они безмолвно наблюдали за ней.
Приближаясь к ненавидящей ее толпе женщин, Мира напряглась. На мгновение ее походка утратила ритм. Деревянные каблучки застучали мягче. Ее самоуверенность не имела прочных корней. Все же она была слишком молода. Держаться уверенно в обществе старших стоило ей немалых усилий. Неуверенная улыбка появилась на ее полных красных губах. Когда она приблизилась, женщины зашевелились, словно выводок стервятников, и повернулись к ней сутулыми спинами, игнорируя ее приближение. Это было уже чересчур. Деревянные каблучки снова зацокали. С покрасневшим лицом, гордо подняв голову, она прошагала мимо.
Жужжание голосов сразу же возобновилось за ее спиной. Одна из женщин перекрыла общий шум, громко сказав:
– Уж я бы ей задала! Грязная шлюшонка!
Мира даже не обернулась, продолжая идти.
«Неряхи, – думала она. – У меня есть все, чтобы нравиться мужчинам, вот потому они и ненавидят меня».
Здание банка находилось в конце главной улицы. На его пороге стоял Клем Гибсон. Он заметил Миру и нервно поправил галстук. Управляющий банком, Клем Гибсон был заметной фигурой в городе. Он имел машину и менял рубашки дважды в неделю. Приостановившись, Мира одарила его улыбкой.
– Вы шикарно выглядите, мисс Хоган, – сказал Гибсон.
Такие речи нравились Мире. Как и всякая молодая девушка, она была падка на лесть.
– Да вы смеетесь надо мной.
Гибсон сверкнул линзами очков в роговой оправе.
– Зачем мне вас обманывать, мисс Хоган, я говорю это совершенно искренне.
Мира сделала движение, собираясь уходить.
– Приятно было с вами поговорить, – сказала она. – К сожалению, мне нужно бежать. Па ждет.
Гибсон спустился на две ступеньки.
– Я хочу вам предложить… То есть, я хочу вас спросить… – он запнулся, выдавая крайнюю степень смущения.
Мира смотрела, помаргивая длинными, загнутыми ресницами.
– Что вы хотите предложить?
– Мисс Хоган, а что, если мы с вами куда-нибудь съездим?
Мира покачала головой, раздумывая, с чего бы это Гибсон так расхрабрился. Поедешь, а затем его жена с лошадиным лицом поднимет такую заваруху. Он положительно не в себе. У Миры хватало благоразумия не иметь дел с женатыми мужчинами. У них только одно на уме, а Мира не собиралась подавать милостыню.
– Вряд ли па понравится такое, – сказала она. – Он не любит, чтобы женатые мужчины встречались со мной.
Гибсон отступил в замешательстве. Его лицо заблестело от пота.
– Действительно, – сказал он, – ваш па прав. Не говорите ему о моем предложении. Я и не подумал о последствиях.
Гибсон не без причины боялся Батча Хогана.
– Договорились, – благосклонно сказала Мира. – Я ему ничего не скажу.
Она пошла дальше, двигая ягодицами под тонким платьем. Он жадно смотрел ей вслед.
До дома путь был не близкий, и она была довольна, когда открыла калитку и ступила на дорожку, ведущую к низкой, полуразвалившейся лачуге. Остановившись у калитки, она со вздохом оглядела дом.
«Ненавижу это, – подумала она. – Ненавижу! Ненавижу!»
Неухоженная земля с несколькими чахлыми деревцами – вот и весь их сад. Двухэтажный деревянный дом, исхлестанный ветром и дождем и выбеленный солнцем, стоял как угнетающий символ бедности.
Она прошла по дорожке и поднялась на веранду. В тени крыши, подальше от солнца, сидел Батч Хоган, опираясь ручищами о тяжелую палку.
– Долго же я тебя ждал! – рявкнул он.
Она стояла, молча глядя на него, на разбитое и покореженное в сотнях поединков лицо, на ужасные глаза с желтыми пятнами в каждом зрачке, похожими на сгусток мокроты, на большую квадратную голову, нависшие брови и свирепый рот. Вид отца заставил ее затрепетать. Она вздрогнула, когда он сплюнул мокрый комок жевательного табака прямо ей под ноги.
– Так где тебя черти носили, может, ты мне ответишь? – вновь рявкнул он.
Она поставила бутылку виски на стол перед ним, положив рядом остатки денег. Неловкими пальцами он ощупал и пересчитал деньги, прежде чем сунуть их в карман. Потом встал и потянулся. Хотя он был и высокого роста, но казался коренастым из-за широченных плеч. Повернув лицо, он глянул в ее направлении.
– Зайди в дом, я хочу с тобой поговорить.
Она прошла в примыкавшую к веранде гостиную. Это было просторное, давно не убиравшееся помещение, полное пыльной, ветхой мебели. Хоган следовал за ней. Он шел крадущейся, кошачьей походкой, ухитряясь каким-то непонятным образом не натыкаться на стоящие предметы. Слепота не лишила его подвижности. Он был таким уже двенадцать лет. Сначала темнота душила его, но он отчаянно боролся с ней и, как и во всех других поединках, в конце концов ее одолел. Теперь мрак не был для него серьезной помехой. Он мог делать почти все, что хотел. Слух его был обострен и служил вместо глаз.
