Но с пронзительными криками, полными ненависти, подскочили остальные семеро, и, хотя в совершенстве владел искусством сражений, Федор понял, что пришел его последний час — не совладать ему со всеми. Однако сдаваться он не собирался, если суждено погибнуть, то в бою. Да и сдавшись, жизнь не сохранишь, ибо единственное желание — уничтожить его — владело врагами.
Храбро рубился воин, с каждым движением стараясь сделать шаг назад, к лестнице, и зорко следя, чтобы нападающие не обошли его с флангов, заключив в кольцо — тогда на спасение не останется даже призрачной надежды.
Нередко приходилось бывать Адашеву в сражениях, научился он не только отражать нападения одного противника, но и следить за всем полем битвы, упреждая намерения врага, а при возможности — и поворачивая их в свою пользу. Потому от внимания не укрылось, что напали не все. Десятый — тот, что привел его, в сражение не вступал. Воспользовавшись тем, что внимание других отвлечено Федором, опустился он на колени и протянул руку к мозаике.
«Аспид проклятый, — мелькнула мысль, — захлопнул все-таки ловушку за мной. Как мог я не почувствовать готовящегося предательства, как овцу безмозглую чуть не на веревке привел. Что ж ты, мерзавец, биться не спешишь, прячешься? Только подойди поближе, уж для тебя нашлось бы у меня приветствие, пусть даже последнее на этом свете».
Почти потеряв надежду на спасение, Федор бился отчаянно, рискованно. Вот высокий детина, откинув капюшон и явив взорам всклокоченную голову, покрытую какими-то язвами, вырвался вперед. Адашев взмахнул клинком вверх, как будто намереваясь снести тому голову. Нападавший, желая отразить удар, тоже поднял меч, оставив незащищенным торс. Ожидая этого, Федор прыгнул вперед и по рукоять вонзил в сердце врага длинный охотничий нож, который держал наготове.
Не останавливаясь в мгновенном развороте, чиркнул по горлу толстого коротышку, намеревавшегося ударить справа, сбоку. Кровь из артерии тугой струей поднялась вверх, оросив и Адашева, и других, стоявших рядом. Увидев смерть товарищей, противники огласили помещение странными ритмическими криками на незнакомом языке, а может, то и не слова были, а боевой возглас, призванный поднять дух нападавших.
Не оставляя своей цели — добраться до лестницы, — Федор резко ступил назад, оскользнулся, перед лицом мелькнула стальная молния, и кровь из рассеченной щеки теплым потоком хлынула за воротник. Раздались дикие крики торжества, но в душе восторжествовал и Федор; несмотря на общий шум, он услышал доступный только его ожидающему, обостренному слуху тонкий звук, а может, не услышал, а каким-то инстинктом почувствовал, как серебряная опояска каблука задела тонкую мраморную плиту, лежавшую почти рядом с входом.
Не имея возможности оглянуться, Адашев понял, что двигался правильно. Путь к спасению близок, хотя и везение не бесконечно. Но как ухитриться повернуться, оставив позади разъяренных врагов, ведь в этот момент он станет совершенно беспомощным. Да и если спиной вперед двигаться, чтобы войти в проход, нужно низко опустить голову, почти сложиться. В таком положении он также будет лишен возможности защищаться, и гибель настигнет его.
В пылу битвы Федор все-таки ненадолго упустил из виду незнакомца, и вдруг заметил, что тот поднимается. В руке его горит камень красоты необычайной, как будто под пеплом, цвета пера сизокрылого голубя, вспыхивает и гаснет, переливаясь, голубой, красный и белый огонь.
Как только вынули его из мозаики, все остальные каменья погасли, ранее сверкавший ковер стал серо-бесцветным. Тварь, парящая под куполом, непрестанно меняя очертания, то появляясь, то обволакиваясь струящимся покровом, но не сдвигавшаяся с одного места, — теперь с громким, гулким воплем воздела лапы, похожие на человеческие руки, распахнула пасть, полную острых зубов, и исчезла, словно какая-то неведомая сила втянула ее обратно в круг мозаики, сорвав с высоты.
Голос ее был настолько жуток и не похож на любые земные звуки, что люди на какой-то миг окаменели, а затем нападавшие оборотились инстинктивно, желая посмотреть, что это было — поскольку всю картину наблюдал только Адашев, единственный, стоявший лицом к мозаике. Громко, торжествующе захохотал незнакомец, видя перед собой обезумевшие от ужаса, широко раскрытые глаза, поднял над головой камень волшебный и исчез в черном вихре, будто его и не было. Понял Федор, что небеса дают ему последнюю возможность, и ринулся прочь, пока вороги не пришли в себя. Когда склонялся, чтоб скользнуть под свод дверей, спина заледенела, ожидая удара мечом, но Бог миловал.
Вихрем взлетел по лестнице, не заметив даже ее крутизны, дверь распахнул, выбежал и закрыл за собой. Увидел близко стоявшую телегу, небрежно брошенную кем-то. Откуда силы взялись — подкатил к дверям, приперев их, откинулся на нее, тяжело дыша и только слышал, как изнутри шум раздается, крики да стук бешеный тех, кто выйти пытается.
Те же палевые сумерки ранней весны, пробуждающей новые надежды на жизнь, полную сбывшихся желаний. Прохладный, резкий запах свежести от тающего на реке льда, капелей, едва видных зародившихся почек. Тот же человек, стоит в ожидании, опершись на дерево и прислушиваясь к биению его соков.
Только дерево другое, да и человек изменился за прошедшие нелегкие годы. Прислонившись плечом к дубу, стоит Федор Адашев, по-прежнему высокий, крепкий, широкоплечий мужчина, волосы его, по-прежнему густые, поседели, в бороде появились белые нити, как будто вьюга, пролетая мимо, тряхнула пальцами, да и оставила нетаявшую изморозь.
Но взгляд его был также тверд, проницателен, лишь суровости прибавилось, рваный шрам, пересекающий щеку, напоминал о давнем происшествии. Любил он это место, помнил время, когда дубок был еще очень молодым и тонким. Однако, не часто удавалось вырваться сюда. Вот и теперь нужно было спешить, — дела неотложные не давали покоя.
Он явился во дворец по приказу царя и, видя стольника, скатившегося по крыльцу и размахивающего руками, чтобы поторопить посетителя, направился за ним. Государь принял Федора в небольшой комнате, где встречался с особо приближенными, чтобы выслушать их мнение или отдать распоряжения.
Адашев при виде молодого правителя вновь подивился его красоте, стройности фигуры, обаятельности улыбки. Густые волосы и усы, орлиный нос, крупные глаза — все создавало впечатления значительности, истинно царского величия. Вошедший низко склонился, но Иван махнул рукой, указывая сесть напротив.
Исполнив приказание, Адашев внимательно смотрел на Государя, ожидая, пока тот заговорит. Царь, приветливо улыбаясь, сказал:
— Как всегда, рад видеть тебя, Федор. Вот уж в ком не ожидаю ни предательства, ни небрежения долгом своим.
Адашев попытался заверить царя в своей преданности, но тот не дослушал.
— Вызвал тебя по делу, ибо службой твоей доволен, как доволен был и отец мой, князь Василий. Правитель османов, Сулейман, великую власть обрел над разными народами. Среди королей европейских тоже уважением пользуется. Негоже нам в стороне стоять, русское государство поважнее многих иных будет, а потому пристало нам наладить с Сулейманом дипломатические отношения, равноправных сторон, но отнюдь не вассальные. Готовится сейчас в Стамбул посольство. Когда думали, кому его возглавить, многие твое имя называли, хоть я и молчал до времени, хотел других послушать. О том, что это ты будешь, уже давно решено — человек ты верный, надежный, осмотрительный. Важно и то, что однажды такую миссию уже успешно выполнил.
