Наконец настала очередь Фурмана. За дверью с надписью «Операционная», как оказалось, скрывалось множество помещений. В маленькой проходной комнатушке незнакомая медсестра заполнила на Фурмана карточку и велела ему раздеться до трусов. Сестра зачем-то предупредила, что, поскольку операцию проводит профессор, на ней будут присутствовать студенты, и Фурман застыдился, что пришел в старых заношенных синих трусиках, – как раз в последний момент перед выходом из палаты он решил сменить их «после всего», когда вернется. Но тоже ведь странно: операцию делают на голове, а раздеваться надо до трусов…
Ему дали какие-то маленькие таблетки, потом сделали укол в плечо. «Это наркоз?» – деловито поинтересовался уже приготовившийся отключиться Фурман. Но сестра безразлично сказала, что наркоза не будет – только успокоительные и местная анестезия. Фурман растерялся: как же это, без наркоза? Но тут в комнатушку ввалилась шумная веселая толпа в белых халатах, и сестра, велев Фурману ждать здесь и разрешив пока накинуть на плечи рубашку, пошла показывать дорогу. Люди все входили и входили, и по их шуткам и раскованному поведению Фурман догадался, что это студенты, хотя выглядели они все как взрослые дяди и тети, кое-кто даже с сединой. Три тети помоложе остановились поздороваться со смущенным Фурманом и подбодрить его, а пара явившихся одновременно с ними буйных шутников представилась ему по полной форме, с коротким поклоном и щелканьем каблуками. Сделали они это, конечно, не для жалкого Фурмана в синих трусиках, а исключительно для того, чтобы привлечь к себе внимание добрых девушек – и им это, к сожалению, удалось…
Наконец поток иссяк. «Неужели все они приперлись сюда смотреть, как мне будут долбить башку? – подумал Фурман. – Ну да, они же учатся… Только бы профессор не вздумала поручить этим двум шутникам тренироваться на мне».
Он сидел на холодной клеенчатой кушетке и прислушивался к голосам. Первоначальное волнение потихоньку сменилось легкой скукой. Зевнув разок-другой, Фурман решил, что это уже начало действовать успокоительное лекарство, и его вдруг охватило веселое равнодушие к тому, что с ним будет.
Уже лежа в просторной полупустой операционной (студенты находились пока где-то в другом месте), он удивился, какими толстыми – совсем «не детскими» – канатами и как крепко его привязывают. Сопротивляться он не собирался в любом случае, но эти путы были явно рассчитаны на какого-то очень страшного зверя… Неужели могли быть такие дети, которые заслуживали этих предосторожностей? Или их здесь так доводили?! Фурман попробовал представить себя на их месте: корчи, рывки, попытки укусить… Да. Кто знает, может, и с ним через каких-нибудь десять минут случится такой ужас? Как начнут долбить долотом без наркоза… Тут не только профессора, всех студентов перекусаешь.
Привязанного Фурмана накрыли с головой простыней, а сверху еще чем-то, более плотным, так что внутри стало совсем темно, но рот и нос попали в какое-то специально прорезанное окошечко – можно было дышать и прислушиваться. Хотя лучше, конечно, было бы сразу заснуть и проснуться, когда все уже закончится. Наркозу они пожалели…
Судя по шуму, в операционную ворвались студенты. Они окружили фурмановское ложе, и он из-под простыни узнал и тех двух кривляк (они продолжали отпускать громкие шутки во все стороны), и одну из добрых девушек – она мягко пыталась их сдерживать, но только разжигала еще сильнее. Другие будущие врачи громко беседовали вокруг о своих домашних делах, о купленных по дороге продуктах – точно перед накрытым столом, где затаившийся Фурман был одним из блюд… Наконец властный профессорский голос попросил всеобщего внимания – операция началась.
Профессорша заговорила на медицинском языке, описывая студентам фурмановскую болезнь и ее особенности. Некоторые слова были Фурману известны по больничному обиходу, и он, наверное, слегка задремал, потому что, очнувшись в какой-то момент, вдруг понял, что его нос и губы куда-то пропали, а на их месте находится что-то другое – какие-то странные тряпки – и там, в этих тряпках, что-то происходит, кто-то в них копается. Справившись с мгновенным испугом, Фурман догадался, что ничего у него не исчезло, ничего ему не удалили, а просто это так действует «заморозка».
Голос профессорши за покрывалом продолжал монотонно читать вводную лекцию, и, судя по отзывающимся на фурмановских щеках грубым движениям, снаружи приступили к изучению его отсутствующего носа с помощью трубочек. «Как бы они мне там не разворотили все на фиг, я ж ничего не чувствую! – забеспокоился Фурман, ощущая толчки на лице. Он незаметно пощупал кончики своих канатов. – А, ладно… Мне ведь даже говорить нечем».
Некоторые прилежные студенты задавали уточняющие вопросы, радуя профессора, а один из насмешников – видимо, когда до него дошла очередь заглянуть в трубочку, – громким шепотом удивился: «Ух ты-ы! Наташенька, дорогая, ты только посмотри, какие у него ноздри-то волосатые изнутри! Как же он дышит?» Все засмеялись, но Фурман спустя секунду застеснялся и обиделся. Он же не виноват в этом, вообще первый раз об этом слышит! А эти привязали его, делают с ним что хотят и еще издеваются. Даже рот нельзя закрыть им назло… Добрая Наташа, сдерживая улыбку, шепотом заступилась за Фурмана: «Прекрати, он же все слышит!» – «А он разве не …?» – «…» (Фурман горько усмехнулся.) – «…Нет, а что тут такого? Я серьезно: впервые сталкиваюсь со случаем, э-э, столь обильного обволошения [что-то на латыни]. («Вот дурак-то».) Меня правда это заинтересовало с чисто научной точки зрения, как будущего медика, так сказать». – «А ты посмотри вечером в зеркало. У вас ведь в общежитии, наверное, есть зеркало, дорогой? Мне, как будущему медику, кажется, что твой […] (наверное, латинское название носа), с точки зрения обволошения, представляет гораздо больший интерес». Вокруг зафыркали, и профессор попросила уважаемых товарищей практикантов быть серьезнее. «Наташенька, позволь обратить твое внимание, как будущего медика, что я в некотором смысле представляю собой уже вполне половозрелую мужскую особь, – продолжал шептать посаженный в лужу шутник, – в расцвете сил, так сказать, а он – еще мальчик, поэтому меня это и удивило». – «Ладно, половозрелая особь, не мешай слушать», – отрезала Наташа.
«А кто вообще здесь может быть виноват? – печально думал Фурман. – Но если так уж по-глупому считать, то, наверное, папа – у него из носа волосы торчат. А я должен отвечать…»
Между тем из слов и постукиваний профессора вроде бы следовало, что операция будет проводиться вовсе не через нос, как предполагал Фурман, а через рот, тряпки и деревяшки которого были давно уже раздвинуты и распялены при помощи специальных зажимов. Главное, что уловил Фурман, это то, что дырка (под научным названием «устьице», т. е. проход для очистки левой носовой пазухи) будет проделана над каким-то верхним шестым зубом. (Если над ним будет дырка, то на чем же он тогда будет держаться?..)
– Ты меня слышишь? – почему-то спросила профессорша. До сих пор она ни к кому на «ты» не обращалась. Лишь со второго раза, обратив внимание на слово «мальчик», Фурман сообразил, что это, наверное, к нему. Он торопливо напрягся и не пойми чем издал нечленораздельный утвердительный сигнал. Но тут же весь покрылся потом: а вдруг он ошибся?!
