– Вы создали замечательную атмосферу для гостей и так хорошо все организовали. – Линда обвела сад движением руки. – Ваш дом сказочный! Он вызывает зависть!
Марион слегка пожала плечами.
– Да, все это прекрасно. Но ваша молодость и красота еще прекраснее. И это главное ваше богатство!
Линда кивнула:
– Вы правы. – Ее рот слегка искривился в усмешке. – Но молодость, так или иначе, дается всем, а вот многое другое…
Марион обернулась к Дирку и, положив руку ему на плечо, засмеялась:
– Вы, мой юный друг, построите для нее дворец, правда?
В этот момент щелкнул включившийся микрофон, и все повернули головы в ту сторону где он был установлен. На маленькой трибуне стоял обер-бургомистр. Совершенно очевидно, что он собирался произнести поздравительную речь в адрес юбиляра.
– О нет, этого я уже не перенесу, – прошептал Дирк. Линда увидела, как Гюнтер слегка выступил вперед, а Марион поспешила к мужу. Гости замолкли и подошли ближе к трибуне. Обер-бургомистр пару раз кашлянул в микрофон, но не спешил начинать речь, потому что видеокамеру еще не установили на штатив. Когда, наконец все было подготовлено и в видеокамере предусмотрительно заменили аккумулятор, Иоахим Веттерштейн еще раз оглядел гостей и сконцентрировал взгляд на Гюнтере.
– Мой дорогой старинный друг! – начал бургомистр. – Хотя, наверное, в этот особенный день я должен был бы сказать: «Мой дорогой нестареющий друг!»
Некоторые гости начали улыбаться, раздались аплодисменты.
– Унесите меня отсюда! – со стоном выдохнул Дирк.
– Но почему? – спросила Линда. – Это же так забавно. И к тому же в таких случаях совершенно необходимо говорить то, что приятно слышать юбиляру!
– Но я не хочу это слушать!
Линда цепко взяла молодого человека за локоть.
– А я хочу! Представь себе!
У Гюнтера возникло чувство, что за спиной у него стая шакалов. Они вовсе не рады его успеху. Ни тому, что у него такой прекрасный дом, ни его удачам в бизнесе. Пожалуй, они рады, злорадно рады, только тому, что рядом с ним такая недалекая и скучная женщина, его жена. Да еще тому, что его голова день ото дня лысеет, а силы, его мужские силы, уходят. Клаус как-то саркастически заметил по этому поводу, что лысеющая голова – признак растущей потенции. Ему-то хорошо говорить, когда у него такая молоденькая женушка! Гюнтер невольно начал искать глазами Линду. Ах, она все еще рядом с буфетом. С этим бездельником, сынком бургомистра. Вечный студентишко с амбициями преобразователя мира. Иоахим мог бы вырастить кого-то и получше. А Линда? Гюнтер улыбнулся бургомистру, совершенно не вслушиваясь в то, что тот говорит.
В этот вечер, отправляясь спать, Марион чувствовала себя совершенно счастливой. Жаль, что ее отец не дожил до этого дня. Это был великолепный праздник, все удалось на славу, никто не переборщил с выпивкой, собрались лучшие люди Ремерсфельда. Она наденет на себя новый, почти прозрачный пеньюар, чтобы соблазнить Гюнтера. Это будет прекрасным завершающим аккордом сегодняшнего праздника. Марион сделала легкий ночной макияж, взяла дорогой крем и, намазав себя с головы до ног, внимательно осмотрела в зеркале свое тело. Приходится констатировать, что бикини уже не для нее, хотя никаких особых проблем с фигурой нет. «Что ж, через три недели тебе исполнится пятьдесят пять», – успокоила она себя. Зато лицо ее выглядело свежо и привлекательно, у Марион почти не было морщин, а волосы до сих пор сохранили блеск и естественный цвет. Марион провела за ушами кончиками пальцев, смоченными духами, чтобы отбить запах шампанского, неприятный Гюнтеру. Она надела пеньюар, несколько раз повернулась перед зеркалом, удовлетворенно кивнула, еще раз провела расческой по волосам и, полная ожидания, тихо открыла дверь, ведущую из ванной в их общую спальню.
Ее встретил громкий храп. Марион обескуражено застыла рядом с дверью, потом прокралась на цыпочках к кровати. Гюнтер действительно уже спит! Разочарованная Марион включила ночник на своей тумбочке и села на кровать. Такого еще никогда не случалось. В их семье существовал неписаный закон, что по праздникам и в дни рождения никто не засыпал, не дождавшись другого. Ни разу за все тридцать пять лет совместной жизни. Марион размышляла, не разбудить ли Гюнтера: ведь если они нарушат традицию, в дом придет несчастье. Но и разбудить мужа тоже нехорошо. Несколько минут Марион смотрела на Гюнтера в раздумье. Он спал в позе младенца, повернувшись к ней спиной. Наконец, решившись, она залезла под одеяло и прижалась к Гюнтеру всем телом.
Гюнтер слышал, как она вошла. Каждое движение жены в ванной, каждый шорох за долгие годы супружества стали своеобразным ритуалом, повторяющимся изо дня в день. Он и сам стал частью этого ритуала. Поэтому когда дверь, наконец, открылась, Гюнтер притворился, что спит. Сейчас он не хотел даже прикасаться к жене. Гюнтер вообще больше не желал к ней прикасаться. Ему сегодня исполнилось шестьдесят, и он заслужил право на то, чтобы жить иначе, внести свежую струю в свою застоявшуюся жизнь. Гюнтер чувствовал, как Марион сначала в задумчивости рассматривала его, затем забралась под одеяло. «Только не трогай меня», – подумал он, мысленно видя Клауса с молодой женой. Марион прижалась к Гюнтеру, и ее прикосновение вызвало неприязнь. Боже, почти увядшее дряблое тело, грудь, которая скоро совсем потеряет форму. Он уже не может видеть это каждое утро, не желает больше близости с этой женщиной. Он вообще не хочет видеть ее в старости. Она должна исчезнуть из его жизни. Как можно скорее. Гюнтер начал думать о Линде, вспомнил, как она танцевала сегодня вечером в своем сногсшибательном платье. Мысль, посетившая Гюнтера во время праздника, снова заполнила его сознание, и он с наслаждением погрузился в свои грезы. Утопая в них, Гюнтер представил себе, как Линда приходит к нему, как он срывает с нее платье и она стоит перед ним почти нагая, в одних черных колготках и туфлях, он бросает ее на кровать, Линда извивается и стонет под ним, а он все входит и входит в нее. Гюнтер видел перед собой ее полные сочные губы, лицо, искаженное гримасой сладострастия, и чувствовал, как напрягается его член. В следующий момент он повернулся и со злостью набросился на Марион.
Воскресенье. Празднование юбилея у Шмидтов продолжалось почти до самого утра, поэтому напрасно церковные колокола призывали элиту города на утреннюю службу. Все первые люди веселились на дне рождения всю ночь, и наутро у каждого из них была отговорка, чтобы не пойти в храм.
Клаус Раак тем не менее нашел в себе силы подняться вовремя. Регина проснулась от звука велотренажера, доносящегося из комнаты, где стояли спортивные снаряды. Она посмотрела на часы и вздохнула. Восемь! Слишком рано, чтобы подняться после такой бурной ночи. Но Регина прекрасно знала, что будет дальше. Сейчас Клаус целый час прозанимается на всевозможных тренажерах, чтобы затем, приняв душ, свежим и бодрым тихо скользнуть к ней в постель и предаваться любви все утро; почти до десяти часов. Она натянула одеяло на голову, чтобы не слышать монотонного жужжания тренажера. Этот звук раздражал Регину, напоминая ей, что Клаус в отличие от многих более молодых людей, да и самой Регины, продолжает следить за собой. Но она воздержалась от комментариев и, плотнее закутавшись в одеяло, закрыла глаза и погрузилась в так некстати прерванный утренний сон.
