А отношения с новой пассией развивались стремительно, и Женя не могла больше делать вид, что ничего не происходит. И лишь одно она знала наверняка: ни в коем случае нельзя демонстрировать Борису свои переживания и навязывать свою любовь, ибо, как подсказывал ей небогатый в этом плане опыт, результат получался прямо противоположным ожидаемому.
Она училась в десятом классе, и на новогодний вечер в школу пригласили музыкальную группу из соседнего вуза.
Ребята отлично играли, кто-то танцевал, а несколько человек, и она в том числе, стояли полукругом и слушали.
За пианино сидел кудрявый парень в больших квадратных очках. Его крупные красивые руки чуть небрежно взлетали над клавишами. Женя смотрела на длинные быстрые пальцы, склоненную голову с высоким чистым лбом и думала, что пианист ей ужасно нравится. Они уже несколько раз встречались глазами, и вдруг он улыбнулся, обнажив полоску белых зубов, и подмигнул смеющимся карим глазом.
Женя зарделась, не сомневаясь уже, что тоже понравилась парню, и гадая, осмелится ли тот с ней познакомиться и как это сделает.
Сделал он все очень просто — подошел к ней в перерыве, представился Сергеем и попросил разрешения проводить после вечера домой. Женя милостиво разрешила.
Жила она рядом со школой, до подъезда они дошли за считанные минуты, расставаться не хотелось, и они долго стояли, болтали обо всем и ни о чем и беспричинно, безудержно хохотали, видимо, просто от полноты и радости жизни.
Стоял довольно ощутимый мороз; снег сыпал и искрился в золотом свечении фонарей, и у Жени безумно замерзли ноги в тонких колготках. Но уходить не хотелось, так было хорошо и легко в этот сказочный, снежный, сверкающий предновогодний вечер.
Потом у нее начались каникулы, а у него продолжалась сессия. Они подолгу болтали по телефону и каждый день встречались. Сергей заполнил собой всю ее жизнь, казалось, не было минуты, чтобы она не вспоминала и не думала о нем. Засыпая, Женя представляла себя в теплом кольце его рук и погружалась в легкие, нежные волны эротических сновидений.
А потом наступил день, когда она, едва дождавшись назначенного часа, бежала через заснеженный двор и вдруг остановилась в нескольких шагах от угла, за которым ждал ее Сергей, и поняла, что ничего уже нет, очарование пропало, и видеть его она больше не хочет.
Женя все же шагнула за тот роковой угол — другим человеком и в другой мир. А Сергей остался прежним и мучился, не понимая, что с ней происходит, искал причину странной метаморфозы. И чем больше досаждал он ей своей любовью, вниманием, заботой, чем настойчивей пытался реанимировать умершее чувство, тем яростнее она его отторгала, пока не только его вид, один звук его голоса, само воспоминание о нем стали ей невыносимы.
Он еще долго старался вернуть ее, так и не поняв, что же все-таки случилось на самом деле. Потом отстал.
Впрочем, все это старо как мир: «Чем меньше женщину мы любим…»
Итак, показывать свои страдания нельзя. А что же можно? И Женя поехала к бабушке Ане, матери отца.
Хранилось в семье смутное воспоминание об одном тайном периоде в жизни деда, Гаврилы Никитича, чреватом большими потрясениями. Но все как-то обошлось, утряслось, рассосалось благодаря мудрым стараниям его жены Анны Вениаминовны.
В семье эта тема была под запретом и никогда не обсуждалась. И вот теперь Женя решила этот запрет нарушить.
5
Не откладывая дела в долгий ящик, она поехала к бабушке.
Анна Вениаминовна единственную внучку обожала и сразу поняла, что у Жени случилось что-то серьезное.
Они сели за большой стол в сумрачной столовой, домработница Катя, тихо шаркая мягкими шлепанцами, подала обед, и Женя начала свой горестный рассказ.
Анна Вениаминовна слушала не перебивая, а когда Женя замолчала, сказала:
— Ну что ж, девочка, у тебя есть три варианта. Либо ты указываешь ему на дверь; либо ставишь перед выбором, и тогда он сам решит, уйти ему или остаться; либо, если хочешь сохранить свою семью во что бы то ни стало, делай вид, что ничего не происходит, создай в доме такую обстановку, чтобы ему хотелось туда вернуться. Это трудно, но возможно. А там уж куда кривая вывезет…
— А ты тогда какой вариант для себя выбрала? — Подперев щеку рукой, Женя внимательно смотрела на бабушку.
Анна Вениаминовна растерялась, не ожидая такого поворота в разговоре. Ни с кем и никогда она не обсуждала то давнее событие. Она взяла тонкую коричневую сигарету, вставила в длинный костяной мундштук, щелкнула зажигалкой.
Женя увидела, как мелко дрожат ее пальцы, обняла пожилую женщину и уткнулась ей сзади в плечо.
— Прости, бабуля. Но мне так тяжело сейчас. И так стыдно, будто я сделала что-то недостойное. Я даже маме ничего не сказала. Только Таньке и тебе. Помоги мне…
Анна Вениаминовна похлопала Женю по руке, затушила сигарету. Домработница Катя, скорбно покачивая головой, убирала посуду. Она помнила ту давнюю историю и дивилась, как причудливо повторяется все в жизни — опять то же самое, только теперь вот с Женькой.
И Анна Вениаминовна рассказала внучке, как много лет тому назад, когда Жениному отцу, Толеньке, не исполнилось еще и года, уехали они в далекий сибирский город, где Гаврила Никитич возглавил строительство большого металлургического завода. Единственным близким человеком рядом с ней оказалась домработница Катя, в ту пору молодая деревенская женщина, которая помогала ей вести хозяйство и нянчить Толю.
И вот однажды получила она анонимное письмо, из которого узнала то, о чем уже давно судачила вся стройка: у начальника роман с секретаршей — банальная история.
А она-то объясняла себе его постоянное отсутствие горением на работе, а почти полное охлаждение хронической усталостью.
Мир, казавшийся только что таким надежным и счастливым, обрушился, погребая ее под своими обломками. Толенька плакал, а она лежала на кровати, как мертвая, изнемогая от невыносимой боли. И, если бы не Катя, неизвестно, чем могло дело кончиться: не дала ни в Москву уехать, ни вещи Гаврилы Никитича за порог выставить. И такую в ней злость пробудила, мол, неужели позволишь вертихвостке семью свою разрушить и Толеньку без отца оставить?! Да и любила она Гаврилу Никитича, очень любила…
Анна Вениаминовна достала из рукава белоснежный платочек и промокнула глаза. А Женя с грустью подумала, что вот, видимо, не все раны лечит время, и она тоже еще долгие годы будет мучиться этой болью.
А Анна Вениаминовна продолжала между тем свое печальное повествование.
Решили они с Катей показать Гавриле Никитичу, что такое истинное счастье и почему им надо дорожить, в отличие от постыдной и мимолетной греховной связи.
И Гаврила Никитич по-прежнему приходил в уютный, спокойный и сытный дом, где его встречала улыбающаяся жена и смешно топал навстречу маленький сын, радостно гукая и пуская слюни.
