В сглаз, порчу, домовых и кикимор Людмила Васильевна уверовала одновременно со своим приходом к Богу.
А Денис слушал. Кикимора – это слишком примитивно, конечно, и нечисть на четырех ножках по дому не бегает; да и зачем суетиться кикиморам с домовыми, если Бог может справиться Сам? Бог справляется – и Дениса своими милостями не обходит. Денис постоянно замечает по мелким признакам внимание к себе Высших Сил. Он, например, идёт по улице и думает о каком-нибудь важном деле, и в это время мимо проезжает машина с номером 777 – явный сигнал, что всё у Дениса получится. Или берет книгу, чтобы найти нужную цитату из Лермонтова – и книга сразу открывается именно на заказанном месте. Несколько раз бывали такие случаи и со словарями – в толстом томе, может быть, тысяча страниц, а захотел посмотреть слово summit, которое сейчас постоянно треплется в прессе, и на этом самом слове сразу открылся старый испытанный словарь!
Бывает, конечно, что и книги открываются не там, и машины со счастливыми номерами долго не попадаются, но этого Денис не замечает, а всякий знак благоволения Бога и Судьбы запоминается на несколько дней или даже недель – и поднимает дух.
Денис всегда с интересом слушает родительские прения и слегка презирает отца, не умеющего защититься от мамочкиных обличений. На Дениса материнские припадки никогда не разряжаются. Он слушал и думал: «Есть же пьеса – „Стакан воды“. В ней вообще в развязке всем полный звездец выходит – и тоже из-за одного стакана воды, а даже не пива». Денис – мальчик образованный. Ведь «Стакан воды» в школе не проходят. Хотя он учится в очень продвинутой школе с усиленным английским.
* * *
Между прочим, провинциалка, пробивавшаяся к выходу из троллейбуса с пятилетним мальчиком наперевес, приезжала из Ярославля. Куда и вернулась, совершив в Ленинграде успешные покупки, как водилось в те милые годы.
Мальчик рос по имени Виталий. Родители и не знали, что в переводе с латинского имя их сына означает – «жизненный»: просто красиво прозвучало в ЗАГСе.
Виталик вырос и стал прапорщиком.
Прапорщик-контрактник уже не живет в казарме как солдат, и Виталик захотел жениться. Но сначала он нормально влюбился. её звали Клавой, она была не только красивая, но и кандидат в мастера по женскому самбо. А он тоже кандидат – но по боксу.
Спортсмены всё делают сильно. И любят тоже. Виталик носил Клаве букеты охапками.
У них давно ухожен и унавожен садовый участок всего в получасе от города, где мать выращивает цветы на продажу.
Раза два она выделила ему букет ради красивых чувств, но потом запретила:
– Ты мне со своей любовью все грядки обдерешь. На рынке знаешь сколько одна порция твоей любви стоит?!
Тогда Виталик приспособил рано спившегося одноклассника и тот таскал ему шикарные букеты за четверть цены.
Один Бог всё секёт, как любит повторять его Клава, и Виталик не догадывался, что друг-алкаш подбирает стильные букеты на свежих могилах. Виталик не знал, и потому происхождение букетов не подрывало его красивых чувств. Клаве тоже льстило, что вот у всех подруг вокруг женихи и просто хахали если притащат, то только поллитры, а её Виталик – отборные астры. Особенно часто верный друг доставлял Виталику именно астры.
– Между прочим, означает «звезда», – объяснил однажды алкоголик. – Так и скажи своей, что твоя любовь – звёздная.
Виталик сказал – и Клаве очень понравилось. Всюду сейчас пошлости, а у нее с Виталиком – красивое чувство. Звёздное.
Именно познав небесное значение даренных астр, Клава впервые разрешила Виталику всю полноту любви. И себе тоже.
Всяких приспособлений она стыдилась, но знала от бабок и подруг, что есть безопасные сроки. Так что звёздный букет алкаш подгадал вовремя.
* * *
Насмотрелось Оно на любови: бабочки и пчелы переносят пыльцу с цветка на цветок, глухари токуют, забыв даже про страх смерти, люди бросаются в бесчисленные безумства по мере своей фантазии.
Всё это разнообразие поступков совершается по гениальному замыслу, с помощью которого Оно заставляет живые существа множиться, забывая себя ныне сущего ради ещё неродившегося потомства. Поистинне, в какие-то моменты возлюбленного ближнего своего обезумевшие от любовной страсти олени и человеки любят больше самих себя.
Но глядя на безотказное действие Своего же изобретения, Оно иногда задумывается о Собственном неизменном состоянии:
Оно – едино и неделимо, но следовательно – и одиноко. И не знает тех безумных припадков счастья, которые доступны не то что последнему бродяге, но и влюбленной трижды в год бездомной кошке.
Назвать ли такую задумчивость завистью? Смешно, конечно, чтобы всесильное Божество завидовало Собственным слабым творениям. И все-таки, все-таки… Ничтожным тварям дано это счастье, а Ему – нет. То есть, Оно-то и дало ничтожным тварям мимолетные мгновения счастья – но то, что позволено тварям, непозволительно Ему, Всевышнему. Кем не позволено? Никто не может и не смеет что-то запретить Ему, на то Оно и Всевышнее. Но «непозволительно» и «не позволено» – понятия разные. Животное счастье Ему именно непозволительно. Влюбленных богов, попадающих в смешные и жалкие положения, нужно оставить в древнегреческих мифах. Опустившись до влюбленности, Оно сравнялось бы со Своими творениями. И все-таки любопытно бы – испытать. Видеть Ему приходится слишком многое, чтобы не сказать – подглядывать, да только это – совсем другое. Оно бы и радо – отвернуться в определенные моменты, но лишено Оно головы, которую можно повернуть, и глаз, которые можно закрыть. Оно вынуждено видеть и видеть бесчисленные соития, слышать любовные стоны. Множество раз Оно презрительно и насмешливо улыбалось, невольно видя любовный обморок очередной пары, но и насмешки надоели. Потому и не могла когда-то не промелькнуть зависть – просто по контрасту с презрением.
Никак нельзя сказать, что вот преподнесенный Виталиком очередной букет (могильное происхождение которого Оно вынуждено знать) явился той самой последней каплей. Просто, Оно взглянуло с невольным вздохом: вот и Клава с Виталиком туда же. Прапорщику можно, а Ему со всем Его всемогуществом – нельзя.
* * *
Денис, приходя с нарядным папой и просветленной мамой в храм, слушая распевные слова златоустого отца Леонтия да и всех окружающих богомольцев, задумывался, будучи мальчиком пытливым, почему же добрый и всесильный Бог создал такой злой мир?! Почему даже мама удерживается от скандалов только здесь в храме, а выйдя за церковную ограду, только что наделив посильным подаянием нищих, осененная их благодарностями: «Храни тебя Господь!», словно бы вдыхает вместе с бензиновым воздухом (взамен благостного, ладанного) злость и раздражение, переполняющие город? И в шаге за линией, где кончается Божественная экстерриториальность, Господь уже не хранит от греха гневливости.
А ведь мама Дениса в душе-то хорошая, просто показывается плохой стороной, особенно отцу. А сколько таких, кто плох насквозь – изнутри и снаружи! В собственной школе, в собственном классе.
