Скоро он совсем отказался от пластинок с песнями на свои стихи. Нестоящее дело: купит кто-нибудь одну штуку, да и то не всякий раз. А бутербродов с пикельфлейш можно и три десятка прихватить — разберут все без остатка.
Разумеется, любители и покровители еврейской культуры были не в восторге от таких штучек, но смотрели на них сквозь пальцы, поскольку за выступление Преверман брал гроши. В конце концов, еврейская кухня — тоже часть национальной культуры. Если можно считать кухней незамысловатые бутерброды с пикельфлейш.
Началось все это в декабре, а в мае, когда одна дама пригласила Превермана на вечер, он ответил, что выступать больше не будет, но охотно придет «только ради бутербродиков». Дама посмеялась и решила, что он пошутил. Однако через две недели, выйдя на сцену, Преверман действительно был весьма немногословен.
— Дорогие друзья! — произнес он. — Благодарю вас за то, что вы здесь собрались. Сегодня я приготовил для вас что-то особенное. — Публика оживилась. — Пользуясь случаем, рад предложить вашему вниманию настоящее чудо: горячие бутербродики с пикельфлейш, соленым огурчиком, да еще и с хреном — от таких не отказался бы сам Черниховский, наш великий поэт! А теперь, дамы и господа, — торжественно закончил он, — прошу всех перейти в соседнее помещение. Я обслужу вас собственноручно.
И, взяв оставленный около сцены большой чемодан, под неуверенные аплодисменты проследовал в вестибюль, где начал раскладывать на столике бутерброды.
Люди в зале стали переглядываться, некоторые встали.
Знаменитый поэт и оратор врать не станет, раз он предлагает попробовать «что-то особенное», значит, оно того стоит. И вот уже человек тридцать выстроились в очередь перед Преверманом, а он протягивал каждому одной рукой завернутый в пергаментную бумагу бутерброд, другой — сдачу.
В тот вечер он неплохо заработал. К тому же, перекусив, люди стали задавать ему вопросы, культурное мероприятие продолжилось.
Все остались довольны, и за ним окончательно утвердилась слава лучшего поэта своего поколения.
Теперь он встречался с почитателями каждую неделю.
Вюрстаг, колбасник, у которого Преверман закупал провизию, тоже был не в проигрыше. Наоборот. Как-то раз он полюбопытствовал, к чему клиенту столько снеди. Преверман все ему рассказал и пригласил на свой вечер. Вюрстаг вытер руки о фартук и отказался. Но, немного погодя, в одно июньское воскресенье, вдруг сказал, что, пожалуй, все-таки придет.
Как всегда, после краткого вступления Преверман уже собрался пригласить всех в соседнее помещение отведать бутербродиков, как вдруг Вюрстаг поднял руку. Преверман кивнул ему и объявил:
— Сегодня в зале присутствует наш друг Вюрстаг.
Раздалось несколько хлопков.
Колбасник встал.
— Прошу прощенья, — начал он, — речи говорить я не мастер, а только хотел сказать, что мне очень приятно помогать такому великому поэту, как месье Преверман… — Эти слова вызвали более дружные аплодисменты. — Для меня это большая честь, — продолжал колбасник. — Очень большая. Быть рядом с гением, который написал:
Человек есть человек,
А поэт есть поэт…
Он принялся декламировать на идише знаменитое стихотворение Превермана и читал минут десять. Стихи были красивые, публика бурно аплодировала.
Вюрстаг посмотрел на Превермана, тот сидел с хмурым видом. Желая сделать поэту приятное, колбасник завел еще одно его великое произведение. Обычно оно исполнялось под музыку, но Вюрстаг отважно шпарил без всякого аккомпанемента.
Это был настоящий успех. Овации долго не стихали.
Окрыленный Вюрстаг вошел во вкус. Напрасно Преверман подавал ему знаки сесть на место. Колбасник не понял его и перешел к звучному гимну, который поэт сочинил в 1950 году.
Чемодан с бутербродами простаивал около сцены, Преверман тихо злился. Колбасник безбожно коверкал строчки. Наконец автор не выдержал, вскочил и, пытаясь перекричать Вюрстага, стал читать свое детище сам, правильным тоном, с правильными паузами. Дуэт привел аудиторию в полный восторг. Когда же он завершился, грянул гром аплодисментов. Слушатели хлопали в ладоши стоя, что есть сил. Преверман утер пот платком и, польщенный реакцией публики, скромно поклонился.
— Дорогие друзья, — проговорил он, — ваш теплый прием придает мне смелости.
Он запнулся, и стихшие было аплодисменты возобновились с новой силой. Тогда он успокаивающе поднял руку и продолжил: — По общему желанию я. — Взгляд его упал на чемодан. — Я покажу вам. — А что, собственно, свежего он мог показать публике, кроме своих бутербродиков? Чтобы выиграть время, он вывернулся: — Но пока — антракт, пять минут! Месье Вюрстаг, колбасник с улицы Руа-де-Сисиль, которого вы почтили аплодисментами, сейчас предложит вашему вниманию бутерброды.
Он подозвал Вюрстага и передал ему чемодан. Колбасник открыл его и приступил к делу.
Когда же все бутерброды были проданы, он издали показал поэту пустой чемодан, давая понять, что можно продолжить поэтический вечер.
Преверман встал, забрался на стул и вдруг стал стремительно уменьшаться. Так что очень скоро стал совсем-совсем маленьким. Тогда он прыгнул на покрывавшее стол президиума зеленое сукно, прямо на валявшийся там клочок бумаги, который тут же сложился и накрыл его, точно он был ломтиком хлеба с пикельфлейш.
Никто из присутствующих ничего не заметил.
Только Вюрстагу что-то такое померещилось. Он подошел к сцене и взял со стола этот последний, видно, забытый бутерброд. Развернул не глядя, сунул в рот и стал жевать, дожидаясь начала второго отделения.
Преверман был на него не в обиде. Отныне ему не нужно было ломать себе голову, как прокормиться поэзией.
Тщеславие
Единственное, что запомнили о Симоне Кеверсаке его друзья и знакомые, это насморк, который они дружно подхватили, когда хоронили его на кладбище в Баньо.
Понятно поэтому, что, когда без малого год спустя, как велит обычай, на могиле установили памятник, на эту церемонию почти никто не пришел. Знали-то многие: одних оповестил секретарь общества, в котором состоял Кеверсак, другие прочитали в выходящей на идише еврейской газете. Но мало кто пожелал по этому поводу куда-то тащиться.
Поскольку у Симона Кеверсака не было ни жены, ни детей, он обо всем позаботился еще при жизни: купил себе место на кладбище и заказал все, что нужно. Даже надпись на памятнике сочинил себе сам. Кроме председателя, казначея и секретаря того самого общества — как-никак покойный завещал ему все, что имел, — присутствовал какой-то совершенно посторонний человек, который вообще-то собирался отдать дань кому-то другому, но явился раньше времени. Да еще бывший продавец из лавки Кеверсака: он пропустил похороны и для очистки совести пришел теперь.
На что это похоже, думал каждый: хороша церемония — десятка мужчин, чтобы прочесть кадиш, и то не наберется. Холод стоял еще хуже, чем в прошлом году; надпись на новой плите успело занести снегом, а председатель забыл дома бумажку с речью, которую собирался произнести. Пять человек, окружив служащего похоронного бюро, притоптывали озябшими ногами.
