Астрид усилием воли вытесняет их лица из сознания. Она сидит у входа в пещеру. Она принесла круассаны. Простак очень обрадовался. И кивком приглашает Астрид войти.
Глазеет на нее из темного угла; он стар и мудр. Отеческое выражение лица. Дай ответ на мой вопрос, о мудрейший старец и пророк, начинает Астрид.
Но больше она не может выдавить из себя ни слова, ибо у нее нет вопроса. Она не знает, что ей спросить у Простака и зачем. Она не способна придумать вопрос да еще ясно сформулировать его даже для самой себя, не то что задать его вслух незнакомому человеку, пусть он и плод ее фантазии.
(Астрид Смарт. Астрид Беренски.)
Она садится в кровати. Берет камеру и поворачивает объективом к себе. Выключает изображение, вынимает кассету с записью, вставляет ее в специальное отделение и устанавливает камеру на столе. Сразу вставляет в камеру чистую кассету. Немного полежав на спине, Астрид переворачивается на живот. К концу этой поездки у нее в коллекции будет аж шестьдесят один рассвет — правда, смотря когда они уедут, в пятницу, субботу или воскресенье. Шестьдесят один минус девять. Т. е. все равно впереди еще пятьдесят две штуки. Астрид вздыхает. Вздох какой-то неожиданно громкий. Да, здесь ведь не слышно шума машин. Может, именно из-за такой непривычной тишины она никак не может заснуть. Совершенно не хочется спать. Вот сейчас встанет и пойдет снимать погром в ресторане. Она закрыла глаза. Она словно внутри ореховой скорлупки; ей там так удобно, словно она с рождения в ней находится. Голова у нее теперь будто в шлеме; колени идеально лежат в изгибе. Полная герметичность. Комната-мечта. Она в абсолютной безопасности. Никто не сумеет сюда проникнуть. Вдруг Астрид подумала, а как же дышать, если в скорлупке нет щелей. Интересно, а сейчас-то она дышит? Непонятно. Конечно, здесь, внутри, совсем ограниченный запас воздуха — если он вообще там есть. И тут она заволновалась — если Лорна Роуз, Зельда Хауи и Ребекка когда-нибудь случайно узнают, что ей в голову пришла эта мысль про то, как она оказалась внутри ореха, они будут ржать над ней, как над идиоткой… Лорна Роуз и Зельда Хауи играют на корте в парке в большой теннис. Астрид с Ребеккой идут мимо. Они еще как бы подруги. Лорна Роуз бежит через корт к ограде и говорит, пусть, мол, сыграют партию на соседнем корте, рядом с ними, а потом победительницы сразятся между собой, и так они выяснят, кто из них четверых — лучший игрок. Астрид смотрит на площадку, где должны играть они с Ребеккой: вся площадка засыпана битым стеклом. Она хочет сказать «нет», но Ребекка уже согласилась. Глянь, там же стекло, говорит Астрид, это бред какой-то. Ага, слабо, говорит Зельда Хауи. Мы знали, что ты не сможешь. Они нарочно насыпали туда стекла — это проверка. Только последняя дура будет играть среди осколков, обращается Астрид к Ребекке. Но та заходит на корт и с хрустом идет по битому стеклу. Тут к ограде подходит мужчина. Он отец одной из девочек. Астрид хочет рассказать ему про стекло на площадке, но не успевает: он громко зовет всех, кроме нее; он уже разделил на четыре равные части «Фрут энд нате». И раздает девчонкам по ломтику. Астрид силится рассмотреть, ест ли он четвертый сам, но с такого расстояния не может различить его лица, далеко. Она чувствует, что держит что-то в руке. Это камера. Можно снять все на видео, и тогда все узнают, что тут произошло. Но она не может поднять камеру. Какая тяжесть. Рука отказывается подчиняться. Где-то в страшной дали раздается звонок в дверь. Это дома. А дома, кроме нее, никого нет. Прихожая огромна и пустынна. Астрид бежит через нее к двери. Кажется, бежать сто лет. Когда она все же добегает, то сгибается пополам — дыхание сперло, и она жутко боится, что человек, звонивший в дверь, из-за ее медлительности уже ушел. Она открывает дверь. На пороге мужчина. У него нет лица. Ни носа, ни глаз — ничего, сплошная бледная кожа. Астрид бросает в пот. Мама будет в ярости! Это ты виновата, что он пришел. Сюда нельзя, уходите, хочет сказать она — но не может выдавить из себя ни слова. Нас нет дома, сипит она. Мы уехали! Уходите. Астрид пытается закрыть дверь. Тут на «лице» возникает рот, и оттуда вырывается оглушительный рев, словно она подошла слишком близко к самолету. Дверь от этого открывается настежь. Глаза Астрид распахнулись, и она скатилась с постели, сразу встав на ноги.
Они на каникулах, в Норфолке. Часы на отстойном радио показывают 10:27 утра. А страшный шум — это звук пылесоса, которым Катрина-Чистюля рьяно проходится в коридоре по плинтусам и под комнатными дверями.
Рука затекла. Она так и просунута в ремешок камеры. Астрид высвобождает руку и трясет ею, чтобы восстановить приток крови.
Потом становится ступнями на свои кеды и елозит по вытертому ковру. Подумать страшно, сколько старых, давным-давно умерших людей ступало по нему голыми ногами.
В зеркале она видит у себя на скуле отпечаток собственного большого пальца, это от того, что она спала с пальцами под щекой! Теперь она точь-в-точь как одна из тех керамических штуковин ручной работы, — мама не покупает фабричные изделия, только те, что лепили люди, кустари, они всегда оставляют на изделиях свои отпечатки рук, вместо подписи, — значит, она поставила автограф на самой себе!
Она прикладывает большой палец к отпечатку на скуле. Идеальное совпадение.
Астрид плещет водой налицо и вытирается рукавом своей футболки — все лучше, чем этим отстойным полотенцем. Надевает и завязывает кеды. Берет камеру в руку и открывает дверную задвижку.
Есть два способа смотреть на то, что снимаешь: по маленькому экранчику или в видоискатель. Настоящие режиссеры всегда пользуются вторым способом, хотя это явно менее удобно. Она приникает глазом к видоискателю и снимает, как ее рука сначала поднимает задвижку, потом опускает. Может, лет через сто таких задвижек давно не будет, и эти кадры станут доказательством их существования для людей, которым тогда, в будущем, понадобится узнать, как они действовали.
На экранчике замигал значок батарейки. Уже садится. Но еще можно заснять, как Чистюля елозит раструбом пылесоса по каждой ступеньке. Катрина досталась им вместе с домом. «Входит в пакет услуг». Мама с Майклом сочинили стишок и вечно повторяют его шепотом, даже когда Катрина далеко и не может услышать, даже когда ее вообще нет дома и можно хоть обораться: «Катрина-Чистюля на своей кастрюле». Ее «форд-кортина» — годов 70-х, для лохов; хотя Астрид не понимает, в чем соль: у Катрины вроде вообще нет машины, она всегда приносит сумку со средствами для уборки из своего дома, что в деревне, а потом, после работы, уносит обратно. А они ведут себя как подростки, которые делают что-то ужасно неприличное, типа, матерятся. Лично Астрид выше таких вещей. Просто люди разные, вот что она думает. Это же очевидно. Одни люди от природы не способны вести определенный образ жизни, поэтому зарабатывают меньше денег и ведут другую жизнь, не такую обеспеченную.
На лестнице маловато света. Должен получиться интересный эффект. Астрид видит в видоискатель макушку Катрины и снимает, как та пылесосит ступеньку. Потом — как она спускается и пылесосит следующую.
Чистюля отступает в сторону, пропуская Астрид, но глаз не поднимает.
— Простите, Катрина, — Астрид пытается перекричать шум. — Можно у вас спросить?
