— Очень элегантно.
Конечно, он так выразил мнение собак, а не собственное, как позже объяснила ей мама.
— Ему моя прическа совсем не понравилась, — добавила она с усмешкой.
Рэчел не сказала бы, что самой ей прическа совсем не нравится, но мамина голова теперь была на удивления маленькой, а на черепе во многих местах проглядывала кожа. Неужели мама станет лысой? Она даже перегнулась через подлокотник, чтобы лучше разглядеть мамину голову.
— Что там? — спросила мама.
— Твои сережки, — вывернулась Рэчел. Сережки были сделаны в форме малюсеньких пианино. — Они такие у тебя красивые.
Мама одарила ее нервной улыбкой. Она всегда нервничает за рулем. Она вообще от всего нервничает, вот почему Рэчел ничего не стала ей рассказывать про толстяка в бейсбольной кепочке. Ей было интересно, почему он так пристально разглядывал их веранду… а может быть, он просто на дом их смотрел? — это ведь один из самых старых домов в Кэббеджтауне[6], на нем даже табличку повесили, что здание имеет историческую ценность. Но почему же тогда он так быстренько юркнул за мусорный контейнер, когда мама повернулась к нему лицом? Наверное, ему просто не хотелось, чтобы она увидела, как он на них пялится. Если бы мама его заметила, она бы вызвала полицию. Джордж, повар в мотеле, часто повторяет, что ее маме нужен приятель, может, тогда она не будет так нервничать. Ее мамочка красивая? Да, Рэчел считает, что очень красивая, только никто почему-то ей об этом не говорит. От вида ее маленькой головки, из которой теперь, кажется, перья растут, Рэчел стало немножко грустно.
— Тебе бы не хотелось, чтоб Мика стал твоим другом? — спросила она. — То есть, конечно, если бы он не был голубым.
Мама переключила скорость:
— Я никогда об этом не думала.
— Но ведь ты же его любишь?
— Конечно, люблю. Только совсем по-другому.
— А я его люблю именно так.
Мама взглянула на нее со странным любопытством:
— Да неужели?
— Если бы мне было лет двадцать и он сделал мне предложение, я бы, может быть, и согласилась.
Мама снова заинтересованно на нее посмотрела:
— Ты это серьезно?
— Тогда нам не надо было бы платить за квартиру.
— Должна тебе сказать, что мы и так ему платим совсем немного.
— Но тогда мы все могли бы жить во всем доме. Мы с тобой, Феликс с Микой и Хэппи с Осмо.
— Вот теперь до меня наконец дошло — тебя, как я понимаю, больше всего беспокоят животные.
Рэчел немножко обиделась на маму и уставилась в окно. Мика преподавал точные науки в частной школе для мальчиков и по пятницам приходил домой к пяти часам. Поэтому иногда, вместо того чтобы ехать в мотель, к маме, она спускалась к нему, и они вместе ужинали. Потом он с удовольствием слушал, как она играет на пианино, а после этого они смотрели «Симпсонов» по его телеку с плоским экраном. Мика частенько смеялся в тех местах, которые ей совсем не казались смешными. Она думала, что у него такая реакция, потому что он приехал из Финляндии.
Вчера, когда она так удивилась, узнав, что может заработать тысячу долларов, она сказала ему, что сегодня останется дома. Но позже ей показалось, что лучше поехать в мотель и помочь маме заработать чаевые. Детям не разрешается заходить в Звездный зал, но Рэчел никто никогда не ругает, когда она заглядывает в зал из коридора и раз или два за вечер что-нибудь там споет. Там есть один поляк, которого зовут Том, время от времени он прохаживается по залу, всех хлопает по спине и спрашивает:
— Ну, дружок, как у вас сегодня дела?
А один раз, когда они с мамой спели «Незабываемый»[7], Том положил на блюдечко для чаевых банкноту в пятьдесят долларов. Мама была очень рада, но, тем не менее, сказала ей, что, независимо от того, сколько денег они получили, она все равно плохая мать, потому что берет дочку с собой в бар.
— Я не хожу в бар, — напомнила ей Рэчел.
В основном она играла там в видеоигры, смотрела телевизор в конторе мотеля или сидела с Джорджем на кухне и рисовала, а он рассказывал ей о своем детстве в греческой деревне, где был такой бедный и голодный, что даже съел зубчик сырого чеснока, который мать зашила ему в трусы от сглаза.
В оплату маминых услуг входил ужин, и она могла заказать себе любое блюдо из меню, которое Джордж не менял с 1973 года. Они кушали на кухне в перерыве между первым и вторым отделениями. В тот вечер они выбрали французский луковый суп и пирог с грибами, а Джордж стоял за стойкой и нарезал тоненькие ломтики мяса с большого куска.
— Фу! — сказала Рэчел. Она была вегетарианкой.
— Вы только послушайте ее, — покачал головой Джордж, — эту девочку, которая понятия не имеет о том, что такое голод!
После того как мама допила кофе и ушла обратно в бар, Рэчел вынула из рюкзачка блокнот для рисования с цветными фломастерами и стала рисовать Джорджа, когда он был мальчиком в Греции. На картинке она изобразила колодец, в который бросают монетки и загадывают желание, и каменный дом с красными шторами на окнах.
Потом она показала ему рисунок, и он сказал:
— Штор на окнах там не было.
— И даже занавесок не было? — спросила она.
— Занавески мы носили вместо рубашек.
Мама пела «Ты солнце моей жизни»[8]. Ее голос доносился до них каждый раз, когда распахивались двери в бар. Джордж, как всегда, когда слышал эту песню, начинал подпевать: «Ты как зрачок моих очей».
— Звезда, — поправила его Рэчел. — «Ты — звезда моих очей». — Сколько раз ей еще надо будет это повторять? Голос у него был отвратительный. — Ну, ладно, — сказала она. — Я пошла.
Из дверного проема ей не были видны все посетители, но она насчитала одиннадцать человек, восемь из них были мужчины, и еще там одиноко сидел за столиком черный. Блюдечко пока было пустым, там лежали только пять долларов, которые мама сама положила для затравки.
