Глава 1
Потихоньку я вернулся в сумрак нашей спальни. В этой комнате, такой женской, со стенами, затянутыми ситцем, как обычно, витал изысканно тяжелый запах духов Лоранс, от которого у меня, как обычно, немного заболела голова; к тому же с детства моя жена приучена спать при закрытых окнах и ставнях: на этом настояла ее мать, когда обнаружилось, что Лоранс предрасположена к туберкулезу.
Но, распахнув все окна в ванной, я только что надышался упругим и свежим, словно деревенским, воздухом, какой бывает в Париже лишь на рассвете, и теперь, склонившись над моей прекрасной спящей Лоранс, чувствовал себя просто великолепно. Длинные черные пряди волос обрамляли ее классически правильное лицо, делая его похожим на лик романской девы, что я отметил еще в первые дни нашего знакомства. Она вздохнула. Я наклонился и прикоснулся губами к ее шее. И зачем Лоранс постоянно стремилась похудеть – такая привлекательная, цветущая, с черными ресницами, оттеняющими нежно-розовую кожу. Я откинул край одеяла, чтоб чуть больше обнажить ее, но она, словно шокированная этим, натянула его на плечи.
– Ну уж нет! Прошу тебя! Твои причуды… с утра пораньше! Вот еще! Успокойся!
Как многие женщины, она говорила с отвращением в голосе: «Ты только об этом и думаешь!» – стоило лишь заикнуться о своем желании, ну а если не пристаешь к ней, мямлила бесцветным голосом: «Ты меня разлюбил?» Слишком страстная, чтобы выражаться академически, Лоранс тем не менее о любви говорила не как проститутка, а как порядочная женщина – по-детски, безыскусно. Да и кто сегодня умеет говорить о любви? Насколько я знаю, мужчины ничуть не лучше.
– Вот как, – сказал я, – мы уже и рассердились.
– Я не сержусь, я опечалена.
– Опечалена? Почему? Что мне инкриминируется? – спросил я, уже смирившись с тем, что провинился.
И вправду, кажется, накануне за обедом я обменялся двусмысленными фразами с женой какого-то банкира, хотя, по-моему, в нашем разговоре нельзя было уловить даже намека на смысл.
Оказывается, этот банкир был близким другом моего тестя, жуткого типа, – мы с ним рассорились семь лет назад, когда он заявил, будто я жалкий пройдоха и женюсь лишь затем, чтоб ограбить его единственное невинное и драгоценное дитя. А поскольку ему было более свойственно не тихо подозревать, а бурно обвинять, то это прямо-таки сразило Лоранс. И теперь один лишь намек на то, что ему непременно расскажут, как, обчистив его дочку, я к тому же выставляю ее в смешном свете, был для нее невыносим – все семь лет нашего брака моя жена тяготилась родительской немилостью.
Мы познакомились с Лоранс через два или три года после того, как я окончил консерваторию по классу фортепиано, и почти сразу же поженились, хотя ее отец с большим недоверием отнесся к моей карьере виртуоза. И семь лет спустя у него все еще были бы основания сомневаться во мне, если бы случайно меня не попросили написать музыку к одному фильму; фильм имел настоящий успех, и музыку приняли на ура – с тех пор ее исполняли все певцы и оркестры Европы, а теперь и Штатов. Я надеялся, что, получив деньги, смогу вернуть Лоранс хотя бы часть того, что ей задолжал. И вот, совершенно спокойно пережив годы моей праздности и прозябания, Лоранс, как ни странно, казалась напуганной этим чудесным везением, она выглядела такой расстроенной, что я даже сердился и не понимал, отчего ей не хочется разделить со мной радость удачи.
Успех этой мелодии был настолько ошеломительным, что все бросились искать автора. В ужасе Лоранс тотчас уволокла меня на какие-то острова в Балтийском море, чтобы скрыться, как она выражалась с гримаской презрения, от «этих вульгарных журналистов». Не найдя меня, они накинулись на режиссера и актеров, и, когда мы вернулись в Париж, никто здесь уже не интересовался моей персоной. И все-таки раздражение, ярость и недоверие Лоранс ко мне не исчезли, словно и я был в чем-то виноват.
С другой стороны, я не просто пенял ей за отношение к моему успеху, но и пытался понять ее. Лоранс выходила или хотела выйти замуж за известного пианиста, виртуоза, хотя я так и не стал им (правда, этим она меня никогда не попрекала). Однако и стала она женой не какого-нибудь сочинителя поп-музычки, ведь не ради какого-то шлягерника порвала она с семьей, пренебрегла волей отца и его угрозами лишить ее наследства, навязывала целых семь лет своим друзьям, снобам и меломанам, в качестве своего мужа и музыканта общество человека, которого они величали жиголо, впрочем, на мой взгляд, совершенно безосновательно – мы с Лоранс одного возраста, она по-настоящему красива и обожает музыку.
Во всяком случае, перед свадьбой Лоранс заявила, что искусство важнее денег, принцип абсурдный в глазах ее родных (но я надеялся доказать его правильность всеми доступными и небесприятными, по ее словам, средствами). Ей пришлось бороться за то, чтобы меня приняли в этом кругу снобов, плутов и лицемеров, которые были, впрочем, ничуть не хуже других; они-то и дали моему тестю «добро» на право презирать меня. Бедняга, ему пришлось смириться с тем, что его жена, умирая, завещала нам все свое состояние (все-таки мать Лоранс была единственной симпатичной личностью в этой семейке. В ней еще оставалось нечто привлекательное, и, должен признаться, не скончайся она так вовремя, я был бы весьма огорчен ее смертью).
Итак, я, конечно, понимал, что мне надо подбодрить Лоранс.
– Дорогая, я не обманываю тебя, и ты это знаешь! Да-да, – настаивал я, – и ты это знаешь! Я сам, сам это выбрал. Уже то, что ты мне даешь приют, еду, одежду, карманные деньги, сигареты, машину, страховки…
– Замолчи! – выпалила она.
Лоранс не выносила, когда я принимался перечислять ее благодеяния, или, вернее, она не выносила, когда это делал именно я, в этом она видела что-то настораживающе-мазохистское, как будто напоминание о великодушии, с которым она оберегала меня от нищеты, не служило лишней причиной, чтоб любить ее.
– Хватит! – крикнула она, наклоняясь ко мне. – Хватит! – И обвила руками мою шею. – Хватит! – Прижалась своей щекой к моей.
– Успокойся, успокойся, – повторял я, укачивая ее. – Ты же сама видела эту бедняжку, костлявую, с соломенными волосами и нос торчком. Помнишь?
– Не знаю. Может, и так…
– Не хочешь же ты сказать, что она в моем вкусе? – Я и сам расхохотался от такой нелепицы. – Пожалуйста, посмотри на себя.
Она кивнула, пробормотав: «Да, наверно…» (как будто в чередовании контрастов не было своей прелести. Но если женщине и нужна логика, то лишь для того, чтобы чувствовать себя счастливой). Ну уж в следующий раз я постараюсь держаться подальше от этой особы.
Я встал.
– Ладно! Пойду-ка ограблю Ни-Гроша, – сказал, как отрезал, стараясь, чтоб мой смех над этой избитой шуткой прозвучал как можно громче; я все-таки надеялся развеселить Лоранс, а самому тем временем ретироваться из комнаты, пока игривое выражение ее лица не сменилось на раздосадованное, ну а мое лицо не вытянулось в виноватую мину; Лоранс терпеть не могла, когда я уходил из дома, даже если и не говорила мне об этом, – трудно сказать, характер ли такой или это нервы. Во всяком случае, по-моему, замечательная реакция после семи лет замужества, и ее стоит занести в актив моей благоверной.
