Моя семья разлетелась по всему свету, как разлетаются пушинки одуванчика, стоит на него подуть. Мои родители давно умерли. Если бы они были живы, мне, наверно, еще дали бы пару лет под предлогом заботы о них. У Йенса, Иды и Уле теперь свои семьи, они живут в разных уголках Европы. Сив тоже больше нет. По крайней мере, я так думаю. Она была старше меня на семь лет, и детей у нее не было. Так что вероятность того, что она жива, если, конечно, она не была очень полезна для общества, очень мала. Но даже в этом я не могу быть уверена.
Я закончила разбирать вещи, убрала сумку, куртку и зимние сапоги в шкаф и принялась — сначала равнодушно, потом нервно — расхаживать по квартире. Я включала и выключала краны, выдвигала и задвигала ящики, проверяла, работает ли холодильник, морозилка, микроволновая печь, духовка и чайник. Когда больше нечего было проверять, я опустилась на стул перед письменным столом. Стул был красивым и современным, но совершенно неудобным. Спинка врезалась мне в лопатки, и у него не было ручек. Я по опыту знала, что, стоит мне посидеть на таком стуле и поработать пару часов, у меня всю неделю будет болеть спина. Но я не сомневалась, что мне дадут другой стул — стоит только попросить. Им важно, чтобы я была здорова. Ведь именно поэтому я здесь.
Я встала, подошла к дивану и присела, оценивая удобства. Диван оказался фантастически мягким. Я прилегла и, достав пульт от телевизора, нажала на первую попавшуюся кнопку. На экране вспыхнула картинка. Какое-то ток-шоу на немецком канале. Я пощелкала пультом, отметила, что здесь были все знакомые мне каналы и что связь с миром не утрачена, хотя мне было известно, что сама теперь не имела права отправлять письма — ни обычные, ни электронные, ни смс-сообщения. Даже телефонные звонки были запрещены, кроме как по внутренней связи. А в Интернет можно было заходить только в особо оборудованном месте и под строгим контролем, что подразумевало собой координатора или другого сотрудника, сидящего рядом с тобой и следящего, чтобы ты не заходила в чаты или на форумы, не давала никаких объявлений и не вела блогов.
Пощелкав каналы, я выключила телевизор, поднялась с дивана и огляделась по сторонам. Что мне теперь делать? Часы на двд-проигрывателе показывали, что до собрания, которое будет в два часа, еще много времени. Какое-то нехорошее предчувствие закралось мне внутрь. Тревога или злость — я не знала и не хотела знать. Я хотела выглянуть в окно, обычно меня это успокаивает — смотреть в окно. Но здесь — почему-то я поняла это только сейчас — вообще не было окон. Видимо, я отметила это бессознательно, когда только вошла внутрь, но только сейчас это осознание обрушилось на меня со всей своей жестокостью и очевидностью. Нет окон. Но здесь было светло как днем. Как это возможно? Лампы? Не похоже. Свет словно струился со всех сторон. В смятении я оглянулась по сторонам. Единственным заметным источником света была включенная лампа над раковиной в кухне. В надежде разгадать эту загадку я подошла и выключила лампу. Ничего не изменилось. Я сдалась.
Только через несколько дней до меня дошло, откуда берется этот дневной свет. Когда я забралась на стул, чтобы приделать к стене полку, я обнаружила, что вентиляционные решетки под потолком никакие на самом деле не решетки, а лампы. Потому что, смотря на них снизу вверх, я была почти ослеплена ярким белым светом, исходящим от диодов, спрятанных внутри.
Поскольку у меня не было окна, в которое можно было бы посмотреть, чтобы успокоиться, и поскольку только что закравшаяся внутрь меня тревога грозила перерасти в панику, я решила выйти в общую гостиную или постучаться к Майкен. Но, поразмыслив, решила, что еще не готова. Кроме того, я чувствовала себя очень усталой. Поэтому я прошла в спальню и прилегла на одну половину двуспальной кровати. Я лежала там и смотрела в потолок, стараясь не думать. Сконцентрировалась на дыхании — глубже, еще глубже… через какое-то время, видимо, я заснула, потому что меня разбудил какой-то шум в гостиной. Я дернулась и открыла глаза. Шум сменился голосом, как я поняла, идущим из невидимого мне динамика. Голос вежливо произнес:
— Сообщение для новоприбывших. Мы напоминаем вам об обязательном информационном собрании в конференц-зале D4, которое начнется через десять минут. Конференц-зал находится на четвертом этаже. Проще всего спуститься на любом лифте на этаж К1 и следовать по указателям к лифту D, который идет на четвертый этаж. Добро пожаловать! Конец сообщения.
4
Нас было восемь человек. Только двое мужчин, что неудивительно: у них возрастная граница — шестьдесят лет. Это вполне объяснимо: они производят жизнеспособные сперматозоиды гораздо дольше, чем мы производим яйцеклетки. Но все равно я всегда считала несправедливым разные возрастные границы для мужчин и женщин. Пока Нильс не просветил меня, что существует множество мужчин — он лично знал некоторых, — кого обманом сделали отцами отчаявшиеся женщины.
«Так что вполне справедливо, что им дается больше времени, не жалуйся!» Эти слова меня очень расстроили, потому что одной из причин, почему я встречалась с Нильсом, была та, что втайне я надеялась, что презерватив, который он так бережно натягивал перед сексом, порвется. Я также старалась назначать свидания на дни, благоприятные для зачатия. Но то, как он это сказал, причинило мне боль. После того случая я больше не заговаривала с Нильсом о моем пятидесятилетии.
До начала собрания оставалось еще несколько минут, и мы решили познакомиться. Бледные и напряженные, другие новенькие говорили мало. Я сама чувствовала себя неважно: меня подташнивало, голова кружилась. Координатор, встречавшая нас у дверей и отмечавшая в списке, теперь подошла к столу на возвышении. Там она поставила бутылку с водой, стакан, разложила бумаги. Двигалась она так робко, что со стороны могло показаться, что она очень застенчива. Но стоило встретиться с ней взглядом, как женщина тепло улыбалась. Ноги у нее были непропорционально короткие, и она была беременна. Закончив со столом, она сошла с возвышения и на своих коротких ножках засеменила в другой конец зала. Беременная очень напоминала пингвина, что меня немного рассмешило, и в следующий раз я ответила на ее улыбку.
Одна из женщин показалась мне знакомой. Длинная, худая, с высокими скулами и немного раскосыми глазами — было видно, что она смотрит на мир скептически. Я мысленно сняла слой за слоем прошедшие годы и увидела в ней девочку, с которой мы когда-то были знакомы. Только вот где и когда? Когда она назвала свое имя — Эльса Антонссон, — я вспомнила.
— Эльса! Я Доррит! Доррит Вегер!
— Да, теперь я узнаю, — сказала она и робко улыбнулась. — Мы учились в одном классе. Как летит время… — добавила она дрожащим голосом. Видно было, что воспоминания ее растрогали.
— Да, — согласилась я. — Летит.
Мы сели полукругом лицом к возвышению. За столом теперь стояла заведующая отделением, строгая и невозмутимая, в красно-коричневом костюме и серой блузке. Она медленно обвела нас взглядом, одного за другим, не боясь встретиться с нами глазами. Потом улыбнулась, расстегнула пиджак, прокашлялась, сделала глубокий вдох и на выдохе начала говорить:
