Так вот. Сегодня к нему поступил запрос от Ленинградского фанерного треста. “Большая просьба к товарищу профессору и т. д. и т. п., будем благодарны за любые идеи и т. д. и т. п., с сердечным приветом и т. д. и т. п.” Задача касалась организации работы. Фанерный трест производит столько-то различных видов фанеры с использованием стольких-то различных станков, и требуется определить, как с максимальной выгодой распределять ограниченное количество сырья между различными станками. Леонид Витальевич никогда не бывал на фанерной фабрике, но мог ее себе представить. Она наверняка походила на все остальные предприятия, которые уже несколько лет появлялись как грибы после дождя по всему городу, коптили воздух, загрязняли воду в реке химическими отходами. Все средства, не потраченные на пошив одежды и предоставление повседневных удобств, пошли на эти фабрики — вот что получили взамен усталые люди в трамвае. Наверняка фанерная фабрика — сырой кирпичный сарай, где в это время года внутри так холодно, что у рабочих пар изо рта идет. Оборудование, скорее всего, как обычно, разномастное. Старые дореволюционные прессы и штамп-машины работают бок о бок с изделиями отечественного производства, выпущенными советской станкостроительной промышленностью, иногда попадется что-нибудь сверкающее, импортное — производительность высокая, зато обслуживать трудно. Под обнаженными балками крыши эти станки шипят, грохочут, лязгают, визжат, как плохо сыгранный оркестр. Руководству нужно было помочь этот оркестр настроить. Честно говоря, он не вполне понимал, что делают эти станки. О том, как на самом деле производят фанеру, он имел лишь смутное представление. Знал только, что там каким-то образом задействованы клей и опилки. Да это было и неважно: для его целей достаточно было воспринимать эти станки как абстрактные понятия — каждый, по сути, уравнение в твердо определенной форме. Прочитав письмо, он тут же понял, что люди из фанерного треста, в математике не разбиравшиеся, прислали ему классический пример системы уравнений, решить которую невозможно. Неслучайно на фабриках по всему миру, капиталистических или социалистических, удобной формулы для подобных ситуаций не существует. Это не просто недосмотр, проблема, до которой у людей пока не дошли руки. Можно было покончить с запросом от фанерного треста по-быстрому — написать вежливую записку с объяснением, что руководство требует от него математический эквивалент ковра-самолета или золотой рыбки.
Но он такую записку писать не стал. Вместо этого он — поначалу небрежно, но затем с растущим воодушевлением, почувствовав, что в голове забрезжил неумолимый свет творения, необъяснимый, не допускающий в те краткие минуты, когда он льется, ни сопротивления, ни сомнений, — начал думать. Думал он о том, как, отвечая на вопросы, на которые нет ответа, можно отличить лучшие ответы от худших. Ему представился метод, способный на то, что не под силу сыскной работе традиционной алгебры в ситуациях вроде описанной фанерным трестом, — такой, который позволит добыть откуда- то полезные сведения. Суть метода была в том, чтобы измерять производительность станка для фанеры одного вида в единицах, позволяющих рассчитывать его производительность для фанеры всех остальных видов. Но и тут он не воспринимал фанеру как нечто конкретное, шероховатое. Все это растворилось, осталась лишь чистая схема заданной ситуации — всех ситуаций, в которых требуется отдать предпочтение одному действию перед другим. Время шло. Свет творения, мигнув, погас. За окном его кабинета, кажется, наступил вечер. Исчез серый размытый свет зимнего дня. Родные будут волноваться, начнут думать, а вдруг исчез и он сам. Пора было идти домой. Но он схватил ручку и принялся записывать, подробно, как можно терпеливее, то, что пришло ему в голову, поначалу как одно целое, не разбитое на этапы, все еще сплавленное в единую сложную концепцию, где все составляющие были гранями и вершинами одного многогранника, на который ему разрешено было взирать, пока не погас свет — этот поразительный, лишенный мягкости свет. Торопливо записывая основные положения, он с удивлением замечал, что, стоит их сформулировать, как они оказываются столь грубыми на вид, незавершенными, а значит, впереди еще масса работы.
И теперь, в трамвае, он следовал за ходом своей мысли, пытался осознать уже просматривающиеся закономерности — их, подозревал он, может обнаружиться целая вселенная. Ясно, что мир до сих пор вполне неплохо обходился без его идеи. В эпоху, что закончилась сегодня в два часа пополудни, люди, распределяющие работу на фабриках, способны были делать это с достаточной степенью эффективности, пользуясь эмпирическими методами и подкрепленной знаниями интуицией, иначе современный мир не был бы таким индустриализированным: в нем не было бы трамваев и неоновых вывесок, не было бы самолетов и автожиров, бороздящих небо, не было бы небоскребов на Манхэттене и обещаний большего в Москве. Однако достаточная степень эффективности очень далека от максимальной степени эффективности. Если он прав — а он был уверен, что в основных деталях прав, — то всякий, кто применит новый метод к любой производственной ситуации, схожей с той, что сложилась на фанерной фабрике, сможет рассчитывать на заметное увеличение количества продукции, получаемой из данного количества сырья. Или можно сказать наоборот: получится заметная экономия сырья, необходимого для производства данного количества продукции.
О какой цифре речь, он пока не знал, но предположим, что это 3 %. На первый взгляд немного, всего лишь незначительный выигрыш, скромная добавка, возможность вытянуть на копейку больше из производственного процесса во времена, когда во всех газетах горняки на фотографиях вгрызаются в здоровенные слои породы, сплошь состоящей из металла, когда заводы повышают выпуск продукции на 50 %, 75 %, 150 %. Зато эта цифра стабильна. Можно год за годом безотказно получать дополнительные 3 %. А главное, это ничего не стоит. Нужно лишь немного по-другому организовать те работы, которые люди уже выполняют. Это 3 % дополнительного порядка, вырванные из тисков энтропии. Перед лицом латанной-перелатанной вселенной, вечно разрушающей саму себя, вечно готовой рухнуть, это — созидание, это выигранные 3 % процента того, что нужно человечеству, ясные, полученные без затрат, попросту в качестве награды за размышления. Более того, думал он, этот метод можно применять не только на отдельных фабриках и заводах, чтобы получать на 3 % больше фанеры, или на 3 % больше орудийных стволов, или на 3 % больше гардеробов. Если возможно максимизировать, минимизировать, оптимизировать набор станков фанерного треста, то почему нельзя, поднявшись на следующий уровень, оптимизировать набор фабрик, приняв каждую из них за уравнение? Можно настроить одну фабрику, потом — группу фабрик, пока они не загудят, пока они не запоют. А это значит…
— Ты что это делаешь? — закричала низенькая женщина. — Ты глаза-то разуй, не видишь, что ли, что делаешь, а?
Когда вагон в очередной раз перетрясло, крупный мужчина воспользовался возможностью, высвободил руку и закурил. Папироса свисала у него изо рта, но тут вагон дернулся, и весь табак вылетел и приземлился, дымясь, на ее плечо.
А она была так зажата со всех сторон, что и руки поднять не могла.
— Извини, сестренка, — сказал обладатель большого подбородка, пытаясь стряхнуть пепел с ее плеча на пол.
