Оба брата, дядя Исай и мой дедушка Арон, были выходцами из хасидской семьи. Оба ушли от религии. Но дедушка Арон сменил веру в еврейского Бога на пылкую веру в социализм и сионизм, тогда как его старший брат чувствовал себя, как рыба, в мутных водах американского капитализма. И дедушка Арон не простил ему этого отступничества. Он даже назвал брата «дважды изменником», намекая на то, что дядя Исай изменил как сионизму, так и социализму.
Что же касается свипера, то это был просто большой и сильный пылесос фирмы «Дженерал электрик», подобного которому ни в нашем мошаве, ни в Долине, ни во всей Стране[11]никто никогда не видел. Ни до, ни после. Так сказала мне мама, которая, кстати, удивительно живо о нем рассказывала. У этого свипера, рассказывала она, был огромный, сверкающий хромом корпус, большущие бесшумные резиновые колеса, могучий электромотор и ужасно толстый и гибкий шланг. Впрочем, при всем моем уважении к этому богатырю и красавцу и несмотря на то что он является героем моего рассказа, я вынужден сразу же признаться, что его история — не самая важная из всех наших многочисленных семейных историй. Это не история любви, хотя тут есть и любовь. Это не рассказ о смерти, хотя многие из его героев и впрямь уже умерли. И это не рассказ об измене и мести, хотя в нем говорится и о том, и о другом. В этом рассказе нет той боли, что есть в других наших семейных историях, хотя его роднят с ними страдания, которыми и он отмечен. Короче, эта история — не из тех, что встают с нами на рассвете, ходят за нами весь день напролет и восходят с нами на ложе поздней ночью; нет, это просто рассказ, который мы припоминаем под настроение и передаем тем поколениям нашей семьи, которые не знали ни дедушку Арона, ни тот свипер, который его брат-«дважды изменник» послал бабушке Тоне из Америки, ни саму бабушку Тоню.
Большим рассказом о моей большой семье я, быть может, займусь как-нибудь в другой раз, в другой книге. Там я расскажу о своих родителях и об их отцах и матерях, о тех Иавоках[12], через которые они переправлялись, и о тех Иерихонах, под которыми они сражались. Я опишу там каторжные работы, к которым были приговорены их тела, и пожизненные тюремные одиночки, в которых томились их сердца. Я навострю перо, чтобы описать единоборства, в которых сходились любящие, и пастушьи распри[13]из-за идей, и состязания в страданиях, и споры о колодцах памяти[14], я перечислю наших семейных безумцев — скрытых и явных, близких и далеких, я расскажу о похищенной дочери и обделенных сыновьях — и все это, господа, тоже будет историей сионистской революции.
Но если я и напишу такую книгу, это будет не сегодня, не завтра и не в ближайшие годы. Я напишу ее, когда состарюсь и стану более мягким, смелым и снисходительным, — но и в этом своем обещании я тоже не вполне уверен.
А пока, в этой небольшой книжке, я хочу рассказать всего лишь одну небольшую семейную историю — историю бабушки Тони и того свипера, который послал ей дядя Исай из Соединенных Штатов Америки. История эта, как я уже сказал, абсолютно правдива, ее герои — вполне реальные люди, и они названы здесь их настоящими именами. Но, как и у всех его собратьев в нашей семье, у этого рассказа тоже есть несколько версий, и каждая из них изобилует преувеличениями, дополнениями, умолчаниями и улучшениями. И еще об одном я обязан сказать, чтобы разъяснить предстоящее. В этом рассказе мне придется порой делать маленькую вставку, необходимую для лучшего понимания, или потревожить покой чего-то давно забытого, а то и вызвать из небытия зачарованную картинку далекого прошлого. И тогда улыбка сменится воплем или слезы — веселым смехом.
Глава 3
Мой дед с маминой стороны, дедушка Арон Бен-Барак, родился в 1890 году в украинском местечке Макаров. Лет в девятнадцать или около того он уехал в Палестину и подобно многим своим товарищам, пионерам второй алии, долго скитался по дорогам Страны и работал в самых разных местах — в Зихрон-Яакове, Хулде, Бен-Шемене, Кфар-Урие, Беер-Яакове (который они с бабушкой Тоней называли не иначе как «Беряков») и многих других городках и поселениях. И поскольку он многое повидал, а от рождения был наделен пытливым взглядом и чутким сердцем и вдобавок недюжинным чувством юмора и некоторыми литературными способностями, он время от времени писал об увиденном и публиковал свои статьи и заметки в местной газете «Молодой рабочий».
В Палестине дедушка Арон женился на Шошане Пекарь, родом из украинской деревни Ракитное, и она родила ему двух сыновей — Итамара и Беньямина (которого у нас называли Беня). Затем, однако, она заболела лихорадкой и в 1920 году умерла — что называется, в расцвете лет. Отец Шошаны, Мордехай-Цви Пекарь, был женат дважды. Шошана и ее братья Моше и Ицхак были его детьми от первого брака, а второй его женой была Батия, она же Бася, которая родила ему еще двух детей — Якова и Тоню. Мордехай-Цви оставил Басю с ее детьми в Ракитном, а сам отправился в Страну вместе с Шошаной, Моше и Ицхаком. Но здесь он умер, следом за ним умерла и Шошана, а три года спустя оставшиеся в Ракитном члены семейства Пекарь — прабабушка Батия с Яковом и Тоней — тоже перебрались в Палестину.
И вот так случилось, что Арон Бен-Барак, вдовец с двумя детьми на руках, и Тоня Пекарь, к тому времени восемнадцатилетняя девушка, встретились в Палестине и решили пожениться. Годы спустя, когда и я уже присоединился к семейному списку, и вырос, и стал одним из тех, перед кем бабушка Тоня изливала душу и с кем делилась своими горестями, она много раз рассказывала мне свою версию этой истории:
— Дело было так. Я была молодая неопытная девушка, а он — бывалый мужчина, старше меня на четырнадцать лет, и к тому же надавал мне кучу обещаний и наплел кучу историй, и вот так оно все и получилось…
Выражение «Дело было так» было постоянным зачином всех ее рассказов. Она произносила его с сильным русским акцентом, и ее дети — моя мама и все ее братья и сестры — произносили свои «Дело было так» в начале своих рассказов с тем же самым акцентом. И не только они. Все мы в семье по сей день используем это выражение и произносим его с тем же акцентом, когда хотим сказать: то, что я сейчас скажу, — святая правда. Дело было действительно так и никак иначе.
Некоторые у нас в семье стоят на том, что дедушка Арон влюбился в бабушку Тоню в ту же минуту, когда увидел, как она сходит с парохода в Яффо. И даже говорят потихоньку, будто он угрожал, как это принято в русских романах, покончить с собой, если она не примет его предложение. Сама бабушка тоже придерживалась этой версии, добавляя при этом, что дедушка угрожал, что бросится в Иордан. Почему именно в Иордан? Ну, просто повеситься — это как-то не подходит для самоубийства на романтической почве, снотворных таблеток и высотных зданий тогда не было и в помине, револьверы (так называли в те времена револьверы) тоже было не достать, а патроны и вовсе были редкостью, так что тот, кто тратил драгоценную пулю, чтобы свести счеты с жизнью, подвергался общественному осуждению как «эгоист» и «растратчик». А тут, противу всего этого, — Иордан. Поэтичный, романтичный и хотя не такой, конечно, большой, как русские реки, но зато с историческим ореолом, которого не было у тех. А главное — близкий и доступный. «В стране Израиля все близко», — сказал мне дедушка Арон много лет спустя во время задушевного разговора, по ходу которого, кстати, объявил «небылицами» все, что рассказывала мне о нем бабушка Тоня.
