С тех пор прошло много лет, и сегодня я уже не пытаюсь оправдываться, объяснять, отрицать, обвинять и оговаривать ближнего. Сегодня даже те, кто подозревает меня, уже не сердятся, а только просят признаться, но и то — не справедливости ради и не из-за денег, а всего лишь потому, что им хочется услышать еще один рассказ, еще одну версию, еще одно показание.
Глава 33
Через несколько месяцев после бабушкиной смерти мне довелось побывать в Соединенных Штатах. Я шел по какой-то улице на окраине Лос-Анджелеса, и вдруг мои ноги буквально вросли в землю — в точности, как копыта Уайти перед спуском в вади. Я остановился. Повернул назад. Да, я не ошибся. В огромной витрине роскошного магазина электротоваров, в окружении великого множества созданных по самому последнему слову техники стиральных машин, сушилок, миксеров, посудомоек, холодильников и пылесосов, в самом центре всей этой компании сверкающих новинок, поставленный на специальном пьедестале из дерева и бархата, красовался выставленный на всеобщее обозрение, до блеска начищенный и абсолютно сохранный Свипер Бабушки Тони!
Я подошел и присмотрелся. Никаких сомнений! Те же большие резиновые колеса, тот же сверкающий, большой, как бочка, хромированный корпус, тот же толстый черный шланг. Но не только я увидел свипер — он тоже увидел меня и тотчас, с большим дружелюбием, беззвучно покатился ко мне на своих резиновых колесах, пока не уткнулся корпусом в стекло.
Я вошел внутрь магазина, ожидая увидеть за кассой Авигайль, но увы — там не было ни ее самой, ни кого бы то ни было, кто мог бы быть ее мужем или отцом. Там были только продавец, кассирша и директор — а может, и владелец магазина, — этакий молодой вежливый мужчина при галстуке.
Он спросил, что меня интересует, и я спросил его, откуда у них этот старый пылесос, который выставлен в витрине.
— Этот пылесос не продается.
— Я не думал о покупке, — сказал я. — Меня интересует только, откуда он у вас.
Он сказал, что купил его у кого-то, кто купил его на «garage sale», и тут его лицо смягчилось, и он пригласил меня войти с ним внутрь витрины.
Мы подошли к свиперу.
— Он совсем как новый, — сказал молодой человек с гордостью. — Mint condition.
И добавил, что есть коллекционеры, которые с радостью заплатили бы «за пылесос такого возраста и в таком состоянии» не меньше пяти тысяч долларов (о, хитроумная Авигайль!) — а он купил его всего за пятьдесят у какого-то типа, который купил его за двадцать, и «тот был счастлив еще больше меня, потому что думал, что здорово меня облапошил».
— И представьте себе, этот пылесос все еще работает, — сказал он. — Мне пришлось только заменить одно испорченное уплотнительное кольцо.
Моя фигура, отраженная в начищенном хромовом корпусе, показалась мне вдруг сгорбленной и несчастной. Я выглядел так, будто сильно спал с лица и срочно нуждаюсь в ложке сметаны, а еще больше — в бабушке, которая дала бы мне эту ложку.
— Такая неисправность очень распространена среди пылесосов этой модели, — заметил он.
Мне стало чуть легче. По-моему, я уже выглядел намного лучше, даже в кривом зеркале.
— Кстати, — добавил он, — если вас интересуют старые пылесосы, в Соединенных Штатах есть несколько очень хороших музеев. И здесь, в Калифорнии, тоже.
— Ну уж не настолько, — сказал я. — Я заглянул к вам просто потому, что у моей бабушки был точно такой же пылесос.
— Интересно, — сказал он. — Почему это именно пылесосы настраивают нас на сентиментальный лад куда больше, чем холодильники или стиральные машины?
На это у меня не было ответа, тем более что лично я предпочитаю посудомойки.
Некоторое время спустя я закончил свой первый роман, в котором описывал некий мошав, которого на самом деле никогда не было, а в нем, среди прочего, — некий тайный оружейный склад, которого на самом деле тоже никогда не было. Я описал в нем также некую женщину, которой на самом деле никогда не было, но у которой была мания чистоты. Этим она несколько напоминала бабушку Тоню, но, конечно, не годилась ей и в подметки, как я ни старался.
Мне хотелось изобразить эту женщину, как ведьму на современный лад, и я даже написал ночную картину, где она летала в воздухе, но не на метле, а на пылесосе. Я долго колебался, в какой из всех городов на стеклянной шкале радиоприемника она полетит — в Лондон, в Букингемский дворец, или в Стамбул, к турецкому султану? Однако в конечном счете я выбросил все эти страницы в корзину и решил строго придерживаться правды. Ибо на самом деле летала в эти места не женщина, а ослица. В конце концов я хоть и не стал настоящим мошавником, как предсказывал мне дядя Ицхак, но как-никак остался сыном крестьян из Нагалаля, как всегда напоминала и втолковывала мне мама. А это значит, что я достаточно разбираюсь в земледелии, чтобы понимать, что самые хорошие выдумки растут на почве правдивой действительности.
Ну и что же мы имеем в итоге? Свипер исчез, его нет, равно как нет и Авигайль. Пивная кружка, завещанная мне бабушкой Тоней, разбилась. Наш барак, прачечная, птичник, шикарный душ в коровнике и сам коровник — все это давным-давно разобрано и снесено. Модели сельскохозяйственных орудий, сделанные дядей Ицхаком и переданные в местный музей, погибли там во время пожара. Бабушкин дом арендовали новые жильцы, и я с тех пор не заходил в него ни разу. А металлическое изголовье бабушкиной двуспальной кровати стало перегородкой в загоне для новорожденных телят. Так это у нас, у мошавников. Не выбрасывают ничего.
Многие из героев этой истории умерли. Бабушки Тони уже нету и дедушки Арона уже нету, а его особенный цитрус давно уже выкорчеван. Уже нету Иа и Уайти, как нету и моей мамы, и моего отца, и моих дядей — Моше, Ицхака, Якова, Бени и Итамара, а также Менахема. Он умер последним. Начало моей работы над нынешней книгой совпало с первой годовщиной его смерти. Многие говорили, что его поминовение было даже более мрачным, чем похороны, и слез и рыданий было куда больше. Шел проливной дождь, и от этого настроение людей, собравшихся на кладбище, было еще более подавленным. Но тут старший брат покойного, дядя Миха, припомнил колыбельную, которую дедушка Арон пел Менахему, когда тот был младенцем, а тетя Батшева сразу же поправила его, решительно заявив: «Это было не так!» — и все мы с облегчением улыбнулись под зонтиками. Несмотря на все смерти, наша семья живет и даже разрастается: вот у нас все еще рождаются новые версии.
И на этом мой рассказ заканчивается. Дело было так, и каждая версия правдива по-своему. Потому что так уж у нас принято: мы пользуемся языком и выражениями семьи, и храним ее воспоминания, и никогда не идем с пустыми руками, и всегда захватываем обратно, и едим хвост селедки, а самые строгие блюстители семейных традиций — даже холодец. Ибо именно это и важно: быть верным правде, даже если она не верна тебе, и выкручивать ее как следует быть, то есть не так, как выкручивают мужчины, а как выкручивают женщины, и пересказывать эту правду в своих рассказах, и хорошенько-хорошенько рассматривать эти свои рассказы против света, еще и еще раз, пока они не станут, как следует быть, — абсолютно прозрачными, ясными и чистыми.
