Лаврентий Павлович укоризненно посмотрел на него и, как говаривала его жена Нателла,[4]«сделал в глазах февраль»…
Второй кавказец завизжал от ужаса, бросил на землю нож и, рухнув на колени, пополз в угол остановки, прикидываясь ветошью…
Лаврентий Павлович с трудом отдышался («Эх, жизня наша кабинетная! Надо мне больше двигаться…») и наставительно сказал барышне, старательно прикрывающей свои прелести обрывками блузки:
19 августа 1991 года. Ноль часов сорок восемь минут. Поселок Коренёво Люберецкого района Московской области, улица Лорха, дом 17
— Какая милиция, о чём вы говорите? — женщина, которую Лаврентий Павлович сначала принял за бойкую старушку, после того как она сняла уродующий её платок, оказалась — вполне ещё ничего.
Вот только лицо у неё было смертельно уставшее, изработанное…
«Испитое», — подумал Берия.[5]
— Ведь это же братья Гаспаряны («Вот дела, азербайджанца от армянина не отличил!»), беженцы из Баку («Значит, не совсем ошибся!»).
Они после Сумгаита к нам целой ордой перебрались… А их старший — сейчас в милиции участковым!
— Участковый? — Берия грозно нахмурился. — Гнать в шею надо такого участкового! Не может работник Органов иметь такой мутной родни!
— Ага, погонишь его! Мы-то, местные, всё видим. Они и все ларьки местные под себя подобрали, и рыночек. Все платят им дань! А что делать?
— Жаловаться! В МУР!
— Так ведь жаловались. Когда мы под мостом через Пехорку нашли целую машину варёной колбасы… и что? Приехали, покрутились… а потом наш главный жалобщик сгорел, вместе с домом…
— А в… МГБ?
— Это КГБ, что ли? А… — и женщина безнадёжно махнула рукой. — Ой, дура я старая, что же это я вас всё в сенях-то… Дочка, ты переоделась?
Из комнаты выглянула давешняя барышня. После того как она смыла со своего круглого личика пару килограммов белил и румян, то стала выглядеть совсем юно…
— Да, мамочка… Дяденька Лаврентий, заходите, пожалуйста…
Берия осторожно шагнул за порог.
Комната носила все черты уютной, чистенькой бедности.
— Присядьте, пожалуйста, вот за стол, ничего, что на кухне?.. Сейчас я вам картошечки, огурчиков… Да вы не волнуйтесь, у нас всё свое, не покупное!
Берия вдруг почувствовал, как его желудок громко забурчал, требуя любой еды — хоть чёрного хлебушка!
— А может, вам рюмочку?
Из цветного стекла, пузатенького графинчика потекла в гранёный стаканчик мутная, но весьма ароматная, пахнущая хлебом струйка.
— Гоните? — вздохнул печально Берия.
— Да господь с вами — зачем её, проклятую, гнать, она сама из аппарата течёт… А только как Мишка Меченый свой проклятый сухой закон ввёл — нам без этого никак нельзя! Хоть огород вскопать, хоть крышу починить — плата ведь одна. Пол-литра.
Берия недоумённо вздёрнул брови («Сухой закон? Они там что, совсем одурели?»)
— Да, и всё сейчас по проклятым талонам… и мыло, и сахар, и водка… А что, у вас разве не так?
Вот ведь гадство… А ведь как Он гордился тем, что мы — первые в Европе — отменили карточки… Значит, опять? Что же произошло? Война?
Цепкий взгляд Берии обежал комнату. На тумбочке, под телеприёмником («Неужели? И такой огромный экран!») лежала стопка растрёпанных журналов:
— А можно мне…
— Да смотрите, не жалко…
— Это, дяденька, всё старые — пояснила дочь хозяйки, — «Огонёк»! Но там и интересные статьи есть — например, про то, как Берия первоклассниц насиловал…
Лаврентий Павлович просто на несколько секунд онемел:
— Как это… как это насиловал?!
— Да так! Ездил по улице на машине, и как ему девочка понравится, так он её схватит, в машину сунет, и насилует, насилует… всех насиловал! И актрис, и студенток, и школьниц… Вы разве не читали?
Берия в смятении только покрутил головой:
— И где же он их…
— Да везде, дома или на работе!
Лаврентий Павлович тут так явственно представил реакцию своей любимой и горячо его любящей грузинской жены — если бы он как-нибудь разок привёз бы домой для половых утех схваченную им на улице студентку — и даже вспотел. От ужаса.[6]
Или вот ещё лучше — на работе… Прямо во время перерыва в совещании!
Тут в приёмной сидят Курчатов, Келдыш, Королёв — а он… Прямо на столе для заседаний, отодвинув в сторону чертежи Р-7! Н-да. Ну и бурная же у кого-то фантазия. Узнаем у кого — дайте только срок.
— Нет, девочка, не читал! И вообще — если бы Первый Заместитель Председателя Совета Министров снимал студенток прямо на улице — то товарищу Пронину пришлось бы вызывать конную милицию для обеспечения должного общественного порядка! Потому что они — эти студентки — всю проезжую часть тогда бы перегородили! Чтобы их только заметили!
— Ну, хватит, дочка, не болтай… давайте, Лаврентий?
— Павлович… Павлов! Павлов Лаврентий Павлович…
— Как премьер-министр, да? Давайте, Лаврентий Павлович, я вам в комнате постелю… Потому как в Москву вы до шести утра не попадёте… Да и что вам сейчас там делать? Метро-то закрыто, автобусы уже не ходят…
…Спустя четыре часа Берия снял пенсне и устало потёр переносицу.
Разложенные в четыре аккуратные стопочки — по датам, изданиям, и степени агрессивности, очень быстро — по диагонали, но досконально прочитанные им журналы и газеты были… Нет, они не были ужасны.
Привыкший чётко анализировать материал, Берия сразу уловил тенденцию…
Значит, так: отдельные перегибы и нарушения — перегибы, граничащие с преступлениями — преступления отдельных лиц — преступления системы. — И, наконец, ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!
Это была прекрасно разработанная и удачно срежиссированная пропагандистская кампания.
Но кем разработанная? Кто был главный кукловод?
Это требовалось установить… Но это потом.
Итак.
Задача — выжить.
Первое.
Вскрыть «консервы».
