В минуты душевного подъема Самсон Ильич, картинно заложив руки за спину, ходил по бараку и негромко напевал. Спросите, что ж тут необычного? Многие заключенные от нечего делать мычат себе под нос. Но дело в том, что напевал Лукин не блатные песни, а оперные арии: отечественных композиторов – по-русски, итальянцев – по-итальянски, Вагнера, естественно, – по-немецки. Место в бараке он занимал лучшее, в самом дальнем углу у окошка.
Со своим весом и влиянием в местном обществе Самсон Ильич мог бы позволить себе не ударять палец о палец. Но Лукин не привык сидеть без дела, поэтому работал в библиотеке. С его приходом на должность библиотекаря книги и журналы стали поступать на зону чуть ли не каждую неделю. Вскоре даже начальник зоны стал наведываться в библиотеку – почитать новинки. Государство не тратило на литературу ни копейки, все книги и журналы присылали спонсоры, о которых раньше на зоне и слыхом не слыхивали. Поступлениям из России не удивлялись, но вскоре объявились какие-то немецкие благотворительные организации, за ними – шведские, а однажды канадцы прислали двести книг на английском языке. Читать эти книги мог лишь сам Самсон Ильич, поскольку на зоне в лучшем случае можно было отыскать знатоков кавказских языков.
Подобному собранию изданий по искусству, каталогам выставок, аукционов могла позавидовать солидная библиотека любого столичного музея. Библиотека зоны во многом повторяла личную библиотеку Лукина, оставленную им на воле. Из привычных источников информации Самсону Ильичу не хватало лишь мощного компьютера, подключенного к Интернету. Лукин предлагал начальнику компьютеризировать зону, но подполковник не согласился.
– Не положено, – коротко сказал он Самсону Ильичу, с трудом избежав соблазна заиметь и в собственном кабинете чудо современной техники.
– Что ж, обойдемся и без электроники. Отцы наши обходились, деды… А какие книги писали, какие вещи делали!
Лукин обладал феноменальной памятью и далеко не поверхностными знаниями во многих областях искусства и техники. Он мог безошибочно, лишь один раз взглянув на репродукцию иконы, сказать:
– Конец семнадцатого века, владимирская школа. Но мастер не лучший. Красная цена этой доски, если она в хорошем состоянии, пятьсот пятьдесят долларов.
И, даже не взглянув на подпись под репродукцией, называл место, где сейчас эта икона находится. Если же кто-нибудь интересовался, то Лукин мог пояснить, какими путями доска попала в Рязанский областной музей. Так же легко Лукин ориентировался и в светской живописи. Художника, страну, год создания полотна Лукин называл безошибочно, лишь бросив на картину быстрый взгляд. Это умение было уже частью его души, вошло в плоть и кровь, все нужные сведения он держал в голове, и Самсону Ильичу не составляло большого труда дать обычно бесполезную на зоне искусствоведческую консультацию.
Но случалось, что его знания оказывались востребованными. Иногда кто-нибудь из начальства приносил в библиотеку икону, перстень, нательный крест и заискивающе интересовался:
– Самсон Ильич, стоящая вещь или так себе?
Лукин улыбался так, как улыбается жрец, посвященный в тайны мироздания.
– Вы хотите продать или купить?
– Просто.., интересуюсь… – мгновенно смущался проситель.
– Вещь довольно эффектная, – держа на ладони крестик с двухцветной эмалью, говорил Самсон Ильич. – Если будете продавать, можете говорить, что она конца восемнадцатого века и сделана мастерами Валаамского монастыря. Можете запросить за крестик сто долларов.
– Вы уверены в этом?
– Но соглашайтесь и на двадцать, потому как она – польская подделка первых лет советской власти.
– А мне говорили, – восклицал проситель консультации, – что крестик – вещь уникальная, стоит никак не меньше пятисот баксов.
– Не верите? – улыбался Лукин. – Попробуйте продать. Поверьте мне, специалист ее вообще не купит, даже как серебряный лом, потому как металл – паршивого качества. Даже серебряные полтинники двадцатых годов были лучше.
Проситель прятал крестик, благодарил Самсона Ильича и покидал библиотеку. А Лукин в теплой жилетке склонялся над каталогом, медленно переворачивал страницу за страницей, причмокивая и восклицая. Иногда на его лице появлялось загадочное выражение и он шептал своими тонкими губами:
– Вот где ты оказалась теперь. А когда-то я тебя держал в руках. Значит, я все правильно рассчитал. Ты оказалась в Греции, из Греции попала в Германию, а из Германии, переплыв Ла-Манш, а может быть, перелетев, – в Англии. Сейчас за тебя зарядили пятьдесят тысяч, стартовых пятьдесят, а я отдал за тебя всего лишь ящик водки. Продал же за двадцать тысяч долларов, но зато без деклараций, без документов и всякой прочей ерунды. Я вижу, тебя немного отреставрировали, вот здесь утолок поправили, на нем новый лак. Но это чистой воды варварство, лучше ты от этого не стала, – глядя на зимний пейзаж голландской школы, бормотал Самсон Ильич.
Про Лукина на зоне иногда говорили – “музейщик”, но нет, Самсон Ильич никогда не работал в музеях, не имел научных званий, даже не получил специального образования. Любовь к прекрасному ему привили пятьдесят лет тому назад.
В пятидесятом году он впервые оказался за решеткой. По сегодняшним временам дело было пустяковое: Лукин и два его приятеля решили толкнуть золотые монеты царской чеканки. Вместе с монетами они продали зубному технику и звезду Героя Советского Союза, украденную у пьяного полковника, валявшегося в мокрых галифе за кустами неподалеку от пивной бочки. Золотая звезда и погубила всю троицу. Дело приняло политическую окраску, торговцы золотом получили на всю катушку – по восемь лет строгого режима. Хорошо еще, что никого из них не расстреляли и не послали на урановые рудники.
В лагере Самсон Ильич познакомился с профессором-искусствоведом, бывшим сотрудником Эрмитажа, ученым еще старой закалки. Тот, узнав, за что сидит молодой Лукин, посмеялся, объяснил, что золото – это всего лишь материал, из которого настоящий художник способен создавать шедевры. А поскольку Лукин с полуслова понял старого ученого, то тот и ввел его в мир прекрасного, передав за пару лет смышленому юноше все свои энциклопедические знания.
Так, благодаря Густаву Ивановичу Шиллеру Лукин вошел в мир искусств. Шиллер не учил его воровать и перепродавать произведения искусства, он лишь рассказывал Лукину о школах, тенденциях, течениях в искусстве, о международных аукционах, на которых распродавались коллекции известнейших музеев.
– Цифры, названные Густавом Шиллером, запали в душу Лукину, и он уже самостоятельно, без чьего-либо влияния сообразил, что, если люди готовы выложить за произведения искусства огромные деньги, значит, и заниматься торговлей произведениями искусства выгодно. Сам того не желая, искусствовед Шиллер укрепил Лукина в этой мысли, убедив его в том, что ценность истинного произведения искусства с годами лишь возрастает. Главное – суметь разглядеть среди одинаковых на первый взгляд картин, украшений, книг, мебели, подсвечников, мраморных и бронзовых скульптур произведение стоящего мастера.
