– Сам что, пить не будешь?
– Мне потом к пчелам, люди добрые, а они запаха не любят. Ни табака не любят, ни водки, ни даже кваса.
Трое пришельцев жадно поглядывали на влажный кувшин, облизывая пересохшие губы.
Горло кувшина прикрывал белый платок. Пенящийся квас полился в кружки.
– Попьем и сразу двинемся, – засовывая пистолет за ремень, произнес седой. Он несколько секунд смотрел на кружку в своих руках, словно раздумывал. Пить хотелось нестерпимо.
Самый молодой из троих наклонился над полной кружкой и отхлебнул.
– Вкусно, – прошептал он.
– Вкусно, говоришь? – переспросил седой.
– Ага, очень вкусно, Самсон Ильич, – имя и отчество прозвучали гулко и отчетливо, словно были произнесены в пустой комнате глухой ночью.
Все трое принялись жадно пить. Пасечник смотрел на пришельцев. На руку ему села пчела и, путаясь в седых волосках, поползла к локтю. Пасечник поднял руку, дунул на насекомое, и пчела, жужжа гулко и тревожно, понеслась к улью.
– Еще? – спросил пасечник.
Никто из сидевших не произнес ни слова. Людей словно било током, они дрожали, глаза лезли из орбит, зубы скрежетали, языки вываливались. Седой скреб пальцами по доскам стола, острые щепки лезли под ногти, на желтых досках оставались кровавые следы.
– Вижу, что больше не надо, – как и прежде ласково произнес пасечник, подцепил указательным пальцем все три кружки, толкнул глиняный кувшин. Квас полился на колени сидевшим, кувшин медленно покатился, подскакивая на стыках досок и бесшумно упал в мягкую траву.
Пасечник шел к ульям, что-то недовольно бормоча себе под нос. Впереди, словно указывая ему дорогу, бежал крупный серый пес в блестящем металлическом ошейнике. Навстречу им черной тучей несся рой пчел. Пчелы минули пасечника и ринулись под навес. Брезент заходил ходуном, гул был громким и зловещим, как гром сползающей лавины. Трое мужчин уже лежали на траве рядом с березовыми чурками и перевернутым столом. Пчелы ползали по ним, забирались в носы, рты, уши, под одежду, путались в волосах. Все трое были мертвы. Неподалеку, под дубом, серый пес передними лапами отчаянно рыл землю и кровожадно рычал.
Рой поднялся резко, как по команде, и через несколько минут пчелы спокойно, мирно жужжа, вновь забирались в узкие щели летков. Седой мужчина с пистолетом в руке, которого его спутники называли Самсоном Ильичом, лежал на спине, неестественно запрокинув голову. По широко открытому мертвому, но все еще влажному глазу медленно ползла пчела. Ее крылья были мокрыми. Пчела с трудом расправила крылья, пошевелила ими, тяжело взлетела, а затем застыла в воздухе, словно невидимая игла приколола ее к пейзажу.
– Это же сон, – еще не проснувшись, понял Андрей Холмогоров. Он открыл глаза, уже зная, что увидит перед собой. – Кошмар! – пробормотал он.
В окно бил яркий свет.
Советник патриарха Андрей Алексеевич Холмогоров находился у себя дома на старом кожаном диване, который достался ему еще от отца. Хрустя суставами, он медленно потянулся и встал. Маятник высоких напольных часов мерно раскачивался. Их потемневший диск болезненно зацепил память, напомнив об увиденном во сне, о странном медальоне на шее пасечника.
Холмогоров посмотрел на икону. На потемневшей доске светился лик Спасителя. Холмогоров зажег свечу. В комнате сразу же запахло воском и медом.
– Пчелы, – прошептал Андрей. – Как много их там было. Так вот почему воск пахнет смертью, – он перекрестился крепко сжатыми длинными пальцами и принялся смотреть на голубоватый огонек свечи – так потерявшийся в ночи спутник вглядывается в далекий свет, еще не зная, что это – окно дома, костер или только-только взошедшая звезда.
"Что я видел? Прошлое или будущее? – подумал советник патриарха. – И кто такой Самсон Ильич? Почему его имя я слышал так отчетливо?”
Глава 1
Места лишения свободы – вот истинные кузницы кадров для страны, они же – школы жизни, они же – университеты! Если кто-то не успел на воле закончить десятилетку, получить диплом, он доберет знания в “казенном доме”, и не по учебникам, а черпая их из первоисточников. Учителя в тюрьме и на зоне замечательные – настоящие универсалы. Есть аспиранты, младшие научные сотрудники и кандидаты воровских, бандитских наук, реже встречаются профессора и академики, не говоря уже об авторитетных специалистах и о ворах в законе, последнее звание, по меркам человека “зоны-не-топтавшего, жизни-не-видевшего”, можно соотнести с нобелевским лауреатом.
За колючкой судьба собирает не сухих теоретиков, крыс кабинетных, а самых что ни на есть натренированных практиков, знающих дело, как говорится, на ощупь. Если ты не лодырь, не бездарь, если в тебе теплится Божья искорка, если Господь поцеловал тебя в макушку, станешь специалистом высшей квалификации. Умельцы научат тебя открывать и закрывать любые замки, отличать с завязанными глазами фальшивую банкноту от настоящей на ощупь, на запах, на шорох. И станет в мире одним специалистом больше, умеющим зеленую сотку, сделанную в Америке, отличить от липовой с той же уверенностью, с какой опытный скорняк отличает мех хорошей выделки от подделки.
На зоны и в тюрьмы не приходят специальные технические журналы, но преподаватели воровских наук всегда в курсе последних новинок. Им, не отлучавшимся из-за колючей проволоки за долгие годы отсидки ни на один день, непостижимым образом становится известно, какая именно фирма разработала и внедрила новый тип сигнализации; они, почесывая под рваной телогрейкой давно не мытое тело, объяснят, чем новомодный швейцарский сейф отличается от израильского или старого немецкого, попавшего в Россию еще по репарации. И сделают они это не заумным казенным языком, а доходчиво, простыми словами, пересыпая лекцию шутками да прибаутками.
Основная же дисциплина тюремного университета – конечно, Уголовный кодекс. Любому двоечнику, прошедшему СИЗО, суд и зону, на воле вместе с личными вещами, следовало бы без экзаменов выдавать и диплом юриста, потому что навряд ли какой-нибудь адвокатишко из юридической консультации, окончивший университет с отличием, будет знать Уголовный кодекс так же хорошо, как бывший заключенный. С бывшими зеками в освоении главной книги земного существования могут сравниться разве что хасиды-талмудисты, но лишь в знании своей книги – Торы. Проткни на глазах такого знатока страницу иголкой, и он безошибочно ответит, на каком слове с обратной стороны вышло острие.
За колючей проволокой можно обрести специальности, которых не отыщешь в Кодексе о труде: медвежатник, фальшивомонетчик, домушник, карманник, брачный аферист. На любой зоне, как правило, в той или иной мере представлены все воровские специальности. Но попадаются, естественно, и люди с очень редкими профессиями.
Одним из таких избранных и был Самсон Ильич Лукин, солидный пожилой мужчина с тонкими губами и немигающими глубоко посаженными глазами. На нем и тюремная роба сидела не хуже, чем дорогой фрак на дирижере симфонического оркестра. Говорил он, избегая “фени” и ненормативной лексики, голосом обладал мягким и бархатистым. Редкие качества! На зоне мало кому удается сохранить собственное достоинство, это удел исключительно сильных личностей. Лукин же умел приспособить обстоятельства под себя. Даже начальник зоны обращался к нему уважительно, по имени-отчеству, не говоря уже о простых надзирателях и зеках, и далеко не каждому из них Лукин отвечал.
