Западная угловая спальня смотрелась здорово.Он был совершенно прав, что выбрал именно эту комнату, отремонтировал ее ишикарно обставил. Когда-то это не составляло для него труда.
Я никогда не знала, где он хранит деньги,сколько их у него и что с ними будет потом. Мы поженились всего несколько леттому назад. Тогда мне казалось, что спрашивать об этом неприлично. Возраст ужене позволял мне иметь своих детей. Но он был чрезвычайно щедр: дарил все, чтомне только стоило пожелать. Таков уж был его характер.
Все дни он проводил за составлениемкомментариев к собранию изображений одного святого: святого Себастьяна. Работазахватила его целиком. Он надеялся, что успеет закончить книгу, и это ему почтиудалось. Остались только кое-какие технические мелочи. Ими я займусь позже.
Позову Льва и спрошу его совета. Лев был моимпервым мужем. Он обязательно поможет – все-таки профессор колледжа.
Я долго лежала рядом с Карлом, а когданаступила ночь, подумала: «Что ж, он мертв вот уже два дня, а ты, наверное,нарушаешь закон. Но разве это имеет значение? Что с тобой смогут сделать? Всеравно всем известно, отчего он умер. СПИД. Совершенно безнадежный случай. Когдав дом все-таки придут люди, они все здесь уничтожат. Заберут тело и сожгут».
Наверное, именно по этой причине я так долгоскрывала его смерть. Я не опасалась трупного яда или чего-то подобного. Он самв последние месяцы был чрезвычайно осторожен и требовал, чтобы я постоянноносила маску и перчатки. А потом я лежала рядом с ним, мертвым, среди грязи имикробов, одетая в толстый бархатный халат. Но на моей коже не было ни единойцарапины, и это спасало меня от всех бактерий и вирусов, скопившихся вокруг.
Наша близость ограничивалась толькоприкосновениями, причем исключительно такими, после которых можно было вымытькожу в местах контакта, – мы никогда не следовали принципу «будь чтобудет».
СПИД так до меня и не добрался. И толькосейчас, по прошествии двух дней, когда я решила, что, пожалуй, следуетпозвонить и поставить их в известность, – только сейчас я пожалела, что незаразилась. Во всяком случае, мне казалось, что пожалела.
Как легко желать смерти, когда она тебе негрозит! Как легко полюбить смерть – а лично я ее люблю всю свою жизнь и видела,как ее самые преданные обожатели в конце ломались, переходя на крик в своихмольбах пожить еще немного, как будто все темные вуали и лилии, и запах свечей,и грандиозные обещания могилы ничего не означают.
Я все это знала. И тем не менее всегда желаласебе смерти. Только так можно было продолжать жить.
Настал вечер. Глядя в маленькое окошко, яследила за тем, как постепенно разгорались уличные фонари. Чуть позже вцветочной лавке зажгли свет и заперли двери за последним покупателем.
Я увидела, что слой жестких, скрученныхлистьев магнолии на плитах дорожки еще толще. Я увидела, как отвратительноторчат кирпичи вдоль забора, которые мне давным-давно следовало убрать, чтобыникто не упал. Я увидела дубы, припорошенные пылью, летевшей из-под колесавтомобилей.
«Что ж, поцелую его на прощание», –подумала я. Ведь мне известно, что будет дальше. Тело уже мягкое, а запахразложения никоим образом не должен с ним ассоциироваться.
Я наклонилась и поцеловала его в губы. Потомеще… и еще… Я все целовала и целовала его – моего спутника в течение всегонескольких коротких лет, так быстро угасшего. Мне хотелось снова улечься вкровать, но я заставила себя спуститься вниз и съесть несколько кусков белогохлеба, запив его теплой диетической колой из картонки, стоявшей на полу. Всеэто я проделала с полным безразличием или скорее с уверенностью, чтоудовольствие в любой его форме отныне запрещено.
Музыка… А что, если снова послушать музыку?Еще один вечер одиночества, чтобы насладиться записанными на дисках мелодиями,пока дом не заполонила оголтелая толпа и не подняла крик. И пока его мамаша неначала всхлипывать, звоня из Лондона: «Слава Богу, ребенок родился! Ондождался! Он успел узнать, что у его сестры появился младенец!»
Я в точности знала, что она скажет, и, вобщем-то, ее слова не будут противоречить истине: он действительно дожил дорождения ребенка у сестры, но не дождался возвращения домой матери. Вот поэтому-то поводу она будет верещать по телефону дольше всего, а у меня не былотерпения выслушивать слезные стенания. Добрая старушка. К чьей постели тыпоспешишь – к дочери-роженице в Лондон или к умирающему сыну?
Дом был завален мусором.
Боже, что я на себя взвалила! Впрочем, впоследние дни квалифицированные сиделки все равно отказывались приходить. Естьсреди них, конечно, и святые, которые до последней минуты остаются с умирающим,но в данном случае в доме была я, а следовательно, необходимость в святыхотпала.
Каждый день ко мне приходили верные слуги –Алфея и Лакоум. Но всякий раз видели лишь записку на двери: «Все хорошо.Оставьте сообщение» – я так и не удосужилась ее поменять.
Итак, кругом валялся хлам, пустые банки икрошки от печенья, в углах скопились комья пыли и даже листья – наверное,где-то, скорее всего в хозяйской спальне, которую мы никогда не использовали,открылось окно и ветер принес листья на оранжевый ковер.
Я прошла в гостиную. Легла на пол. Хотелапротянуть руку и нажать кнопку, чтобы снова зазвучала вторая часть – толькоБетховен, властитель этой боли. Но я не смогла это сделать.
Даже Маленький Гений Моцарт пришелся бы сейчаскстати – будто ангелочки беспечно болтают, смеются и крутят сальто вбожественном свете. Мне хотелось… Но я не двигалась с места… много часов.Моцарт звучал в моей голове: я слышала пение его безудержной скрипки; для менявсегда превыше всего была скрипка и только скрипка.
Временами я слышала Бетховена; еще большеесчастье, выраженное в его одном-единственном Концерте для скрипки, давным-давновыученном мною наизусть – я имею в виду, конечно, несложные мелодии соло. Но вдоме, где наверху покоилось мертвое тело, а я лежала на полу гостиной, музыкане звучала. Пол был холодным. Стояла весна, и погода в последние дни меняласьот жары до зимней промозглости. «Что ж, раз холодает, то тело лучшесохранится», – подумалось мне.
В дверь постучали, но, не дождавшись ответа,ушли. Шум на улице достиг своего пика, а потом вдруг наступила тишина.Автоответчик произносил одну ложь за другой. Щелк и щелк, щелк и щелк.
Потом я заснула – наверное, впервые за этидни. И мне приснился красивейший сон.
