Покачивая пакетом, он шел в сторону Бауманской. Слева, за сетчатым забором, под вывеской «Гранитная мастерская» сгрудилась небольшая толпа кладбищенских памятников. На многих были надписи и портреты — иногда недописанные и недорисованные. Витька машинально полз взглядом по лицам, фамилиям, датам… Вдруг остановился. Медленно повернулся влево и сделал полшага к сетке. На прислоненной к стене мастерской плите — черной, небольшой, с неровной, «природной» верхней гранью — было его собственное лицо. Подпись под портретом отсутствовала, а из двух дат гравер успел высечь лишь две цифры. Два ноля.
2
По-прежнему оставался непроясненным момент чисто технический: насколько опасно пользоваться мобилой? Что может сказать о его местонахождении один-единственный звонок?
В сотовых компаниях знакомых у Витьки не было, а те, кого он опросил еще днем по телефону из метро, конкретикой, как и следовало ожидать, не владели. Только вечером он вспомнил о Егоре.
Нельзя сказать, что Витька вспоминал о нем так уж часто (хотя довольно регулярно), и повод обычно не имел к самому Егору никакого отношения. Как, допустим, нынешний: вряд ли парень особо разбирался в технологии мобильной связи. Оставалось надеяться, что когда-нибудь что-нибудь он про это слышал или читал. А главное, что сейчас он окажется хотя бы чуть менее не в духе, чем обычно.
Витьке повезло, причем дважды. Ответ на его эсэмэску пришел всего через двадцать минут: Егор велел перезвонить, поскольку не имел кредита. А когда Витька перезвонил — с Троянской, естественно, мобилы — то на прямой свой вопрос (обиняки Егор ненавидел) немедленно получил короткую отрывистую лекцию.
«Вся территория покрытия данного мобильного оператора поделена на так называемые соты, откуда и термин. В каждом — своя вышка с точно известными координатами. Техническая информация о любом соединении, помимо, понятно, номера, включает адрес вышки и сектор, то есть расположение телефона относительно этой вышки. Еще фиксируется сила сигнала, а по ней можно определить, звонишь ты с улицы, из здания или там из машины. Точность — метров триста-пятьсот… — он помолчал и пояснил: — „Итоги“, второй майский номер…»
Вот тем Егор и был ценен — он не забывал ничего. Не только из прочитанного и услышанного, сколь угодно случайно, а вообще ничего. Он обладал абсолютной, зеркальной, фотографической, короче, стопроцентной, тотальной памятью. Не тренированной, как у какого-нибудь «mr’а Memory» Доминика О’Брайена, а врожденной.
Это был вполне научный феномен, то есть научно зарегистрированный (в детстве Егора подвергали какому-то спецобследованию), но, кажется, никак научно не объясненный. Причем сам «Джорджи-Мнемоник» ни малейшей практической пользы из уникальной способности своей за всю жизнь, кажется, так и не извлек, а попытки других этой способностью воспользоваться вызывали (в силу многочисленности) у Егора изрядное раздражение. Правда, у Егора практически все явления окружающей действительности вызывали раздражение — Витька не знал никого, кто хотя бы теоретически мог бы соперничать с ним в неуживчивости: тут Егор тоже был, пожалуй, феноменален. Способ общения с человечеством парень установил односторонний: никогда не отвечал на звонки (то есть, может, на чьи-нибудь и отвечал, но кто входит в круг избранных, если такой существует, Витька не имел понятия) — только принимал эсэмэски и, кому хотел, отвечал. Большинство общих знакомых вероятность отклика полагали близкой к статистической погрешности, но Витьке руссиш вундер, кажется, почему-то благоволил…
Впрочем, сейчас Витьке было не до того — он боролся с желанием ахнуть по телефону молотком для отбивных и спустить обломки в унитаз. Нельзя, нельзя… Даже отключить нельзя. Единственное, что он решил сделать завтра же утром, купить новую сим-карту, чтобы самому звонить по необходимости с нее. Хотя понимал, разумеется, что и ту, приобретенную на собственный паспорт, вычислить будет не проблема. (Наверное, стоило обзавестись левыми документами, но где таковые раздобыть, сугубо законопослушный Витька не представлял.)
Параллельно он наблюдал за реакцией Ленки, сознавая, что в ее глазах его поведение должно выглядеть чем дальше, тем более дико. Но что он мог ей сказать?.. В первый же вечер он чуть не проговорился… и хотя ничего толком сказать не успел, выраженьице на лице у Троянской поймал такое, что зарекся откровенничать даже в малой степени.
Дело было в распространенной, свойственной и Ленке тоже, привычке держать телик все время включенным. Там закончились какие-то новости и началось какое-то ток-шоу. Витька потянулся было за пультом — вырубить, но почувствовал вдруг специфическое любопытство. Шоу было «семейным», максимально ему омерзительным, но теперь, когда счет был вроде как обнулен, вся эта жуть уже не должна была иметь над ним власти, и чтобы проверить степень собственного пофигизма, он решил послушать…
Ведущая, здоровая третьей свежести кобыла с голосом и манерами бандерши (бывшая поп-звезда), фальшиво-сочувственно подвывая, вытягивала из гостей сально-смрадные подробности их семейно-сексуальной житухи. Разнообразные гости, в большинстве провинциалы, в судорогах слезной жалости к себе сладострастно расковыривали болячки. Простой до внешних признаков вырождения народ в студии злорадно сопереживал и праведно негодовал. Поминались мужья-алкоголики с садистскими замашками, суки-свекрови, шлюхи-невестки, дети-уголовники и дети — жертвы растления. Букетистый духан перегара, подгорелой каши, пьяной рвоты, пубертатной поллюции, нестираных носков, использованных прокладок пер от плазменного экрана, как из прорванной канализации.
Витьку, вопреки стремлению абстрагироваться, до костей продрало: стоило подумать о количестве людей, живых как-никак душ, вот в этой вот, в его стране, не знающих, не способных, да и не желающих представлять себе иной реальности. Подумать, что пьяное свинство, взаимное мучительство, тихое или напоказ, взаимное и всеобщее раздражение, повседневное изуверство, убогие эмоции по убогим поводам у них и называются жизнью, что они вот так вот, вот этим вот и живут — не все страшно, но все чудовищно скучно; однако же единственное средство от скуки, доступное им, — это подглядывание за соседом, которому херовее, чем тебе…
— Ты чего там смотришь? — подозрительно прищурилась на пороге комнаты Троянская, держа на манер хирурга поднятыми кисти, жирные от готовки.
— Смотрю на так называемую обычную жизнь, — медленно ответил Витька, вырубая звук. — На так называемых обычных людей…
Ленка глянула странновато:
— И что ты надеешься почерпнуть?
— Пытаюсь понять, что заставляет человека законопачивать для себя все отверстия в мир, зацикливаясь на самом тухлом: на быте и физиологии…
— Как будто жизнь не состоит из быта и физиологии, — она пожала плечами. — Из еды, денег, любви, нелюбви. Из мужей, частенько склонных поддать, жен, которые, случается, изменяют, детей, болеющих и попадающих в ментовку…
— Если она состоит ТОЛЬКО из этого, — покачал головой Витька, — это не жизнь. Не-жизнь, жизнь мертвечины, как у упырей…
