Леони тряхнула головой, отгоняя тревожную мысль.
Она вытянула из сумочки веер и, щелкнув, раскрыла его. Сколько бы оправданий она для брата ни придумала, скорее всего, это обычная его неаккуратность.
В последнее время это все чаще.
В самом деле, после печального события на кладбище Монмартра полагаться на Анатоля стало еще труднее. Леони нахмурилась от назойливо всплывавшей в памяти мысли. Тот день никак не забывался. Вспоминался снова и снова.
В марте она надеялась, что все прошло и закончилось, однако он по-прежнему вел себя не лучшим образом. Часто пропадал на целый день, возвращался поздно ночью, уклонялся от встреч с многочисленными друзьями и знакомыми, с головой уходил в работу, словно прятался.
Но сегодня он обещал не опаздывать.
Появление дирижера прервало размышления Леони. Рукоплескания, заполнившие зал, походили на ружейные залпы: громкие, внезапные и отрывистые. Леони радостно, восторженно захлопала, стараясь разогнать тревогу. Четверка мужчин не шевельнулась. Их ладони неподвижно лежали на набалдашниках уродливых дешевых тростей. Леони бросила взгляд в их сторону, назвала их про себя грубыми невежами и подивилась, зачем было приходить, раз уж они так решительно не одобряют музыку. И еще она пожалела, тут же осудив себя за такую нервозность, что сидит так близко к ним. Дирижер низко поклонился и повернулся к сцене.
Аплодисменты постепенно стихли. Большой зал погрузился в тишину. Маэстро постучал палочкой по деревянному пюпитру. Голубые огоньки газовых горелок, освещавших зал, моргнули, колыхнулись и погасли. Все замерло в предвкушении, взгляды устремились на дирижера. Оркестранты выпрямили спины, подняли смычки, поднесли к губам инструменты.
Маэстро поднял палочку. Леони затаила дыхание — первые аккорды «Лоэнгрина» мсье Вагнера наполнили просторный зал Пале Гарнье.
Соседнее кресло осталось пустым.
Глава 2
Свистки и кошачий концерт послышались с верхних ярусов почти сразу. Поначалу большая часть публики не обращала внимания на шум и держалась как ни в чем не бывало. Но шум усиливался, мешал слушать. Голоса слышались и в партере, и из лож.
Леони никак не могла разобрать, что именно кричат протестующие.
Она решительно не отрывала взгляда от оркестровой ямы, стараясь не слушать нарастающий шепот и шиканье. Но на протяжении увертюры беспокойство охватывало публику, просачивалось вниз из верхних ярусов и незаметно расходилось в стороны по рядам. Леони уже не в силах была держать язык за зубами и наклонилась к соседке:
— Что это за люди? — шепнула она.
Дама нахмурилась на неуместный вопрос, но все же ответила.
— Они называют себя abonne, — пояснила она, прикрываясь веером. — Они мешают выступлениям всех не французских композиторов. Объявляют себя музыкальными патриотами. Я в какой-то степени сочувствую их взглядам, но не одобряю подобное поведение.
Леони благодарно кивнула и выпрямилась в кресле. Спокойный деловитый тон объяснения ободрил ее, несмотря на то, что ропот в зале нарастал.
Едва в воздухе смолкли последние такты увертюры, как началась настоящая демонстрация. Занавес поднялся, открывая сцену с хором тевтонских рыцарей X века, стоящих на берегах древней реки Антверп, и тут же в верхнем ярусе началась суматоха. В какофонии свистков, улюлюканья и редких хлопков сразу восемь или девять мужчин вскочили на ноги. Волна возмущения прокатилась по партеру к верхним ярусам, столкнувшись с новыми взрывами протеста. Протестующие принялись скандировать слово, которое Леони сперва не смогла разобрать. Когда звук голосов поднялся до крещендо, слово прозвучало совершенно отчетливо:
— Бош! Бош!
Крики достигли ушей певцов. Леони видела, как переглядывались певцы хора и главные исполнители, как отразилась на их лицах тревога и нерешительность.
— Бош! Бош! Бош!
Как ни хотелось Леони спокойно послушать оперу, происходящее казалось ей увлекательным. Она лично присутствовала при событии, о каких обычно лишь читала на страницах «Фигаро» брата.
По правде сказать, Леони скучала в строгих рамках обычного распорядка жизни: унылые прогулки с маман, пустые вечера в обветшалых особнячках дальних родственниц и бывших товарищей ее отца. Натужный светский разговор с нынешним другом матери, старым воякой, обходившимся с Леони как с маленькой девочкой.
Будет что рассказать Анатолю!
Однако настроение протестующих изменилось.
Исполнители, побледневшие под толстым слоем сценического грима, продолжали петь. Они не дрогнули до тех пор, пока на сцену не бросили первый снаряд — бутылка на волосок пролетела мимо баса, выступавшего в роли короля Генриха.
На миг показалось, что теперь оркестр непременно прервет игру, такой глубокой и напряженной стала тишина. Весь зал затаил дыхание, когда бутылка медленно взлетела, сверкнула в луче прожектора яркими зелеными бликами, потом с глухим стуком ударилась в полотняную декорацию и откатилась назад, в оркестр.
И сразу вернулся реальный мир. На сцене и в зале словно черти вырвались из ада. Тут же вторая бутылка просвистела над головами ошеломленных зрителей и разбилась на сцене. Женщина в первом ряду взвизгнула и зажала ладонью рот: гнусная вонь крови, гнилых овощей и грязных переулков распространилась до кресел.
— Бош! Бош! Бош!
Улыбка на лице Леони погасла, уступив место тревоге. В животе словно бабочка трепетала крылышками. Это было отвратительно, страшно и уже совсем не походило на приключение. Ее затошнило.
Четверка, сидевшая слева, вскочила на ноги как один человек и забила в ладоши, сперва медленно, и заревела по-звериному, захрюкала, замычала, заблеяла. На их лицах было жестокое злорадство. Они подхватили антипрусские лозунги, звучавшие уже во всех концах зала.
— Ради Бога, сядьте!
Бородатый мужчина в очках, судя по землистой коже, проводивший все время над чернильницей и бумагами, похлопал одного из них программкой по спине.
— Здесь не время и не место! Садитесь!
— Верно, — поддержал его спутник. — Сядьте!
Протестующий обернулся и нанес резкий скользящий удар своей палкой по костяшкам пальцев человека, сделавшего ему замечание. Леони ахнула. Человек, застигнутый врасплох быстротой и жестокостью отпора, вскрикнул и выронил программку. Его спутник вскочил на ноги, когда на разбитых костяшках выступили бусины крови. Он попытался перехватить оружие демонстранта, разглядев уже, что наконечник был усилен стальным острием, но грубая рука оттолкнула его, и он упал.
Дирижер пытался вести оркестр, но музыканты боязливо оглядывались по сторонам, и ритм становился рваным, неровным, где слишком быстрым, где слишком медленным. За сценой кто-то уже принял решение. Рабочие сцены, одетые в черное, с закатанными по локоть рукавами, внезапно показались из-за кулис и принялись выталкивать певцов с линии огня.
