А Анатоля нет.
Однажды Леони почудилось, что она его высмотрела. Мужчина походил на Анатоля фигурой, и ростом, и даже размеренной походкой. Издали ей даже показалось, что она узнала его блестящие карие глаза и холеные черные усики. Она даже подняла было руку, чтобы помахать брату, но мужчина обернулся, и оказалось, что это не он.
Леони снова повернулась лицом к авеню Опера. Улица протянулась наискосок до самого Лувра — напоминание о временах непрочной монархии, когда король Франции пожелал иметь безопасную и прямую дорогу к вечерним развлечениям. В сумерках мигали фонари, тепло светились квадратики окон кафе и баров. Шипели и плевались газовые горелки.
Вокруг шумел вечерний город, день уступал место ночи. Entre chien et loup.[2]Звон упряжи и колес на многолюдных улицах, далекое пение птиц на бульваре Капуцинов. Резкие крики уличных торговцев и конюхов, нежные голоса девушек-цветочниц на ступенях Оперы, звонкий голос мальчишки, готового всего за одно су начистить господам ботинки.
Еще один омнибус в направлении бульвара Османа скрыл от Леони на мгновение великолепный фасад Пале Гарнье. Кондуктор на верхней площадке насвистывал, продавая билеты. Пьяный старый солдат с Тонкинской медалью на груди горланил солдатскую песню. Леони заметила клоуна с набеленным лицом под темной шапочкой-домино, в костюме, расшитом золотой мишурой.
«Как он может заставлять меня ждать?»
Колокола принялись призывать к вечерне, звон эхом отдавался от булыжной мостовой. У Сен-Жерве звонят или еще в какой-то из окрестных церквей?
Она передернула плечом. В глазах мелькнула досада, сменившаяся беспокойством.
Леони уже не могла ждать. Если она хочет услышать «Лоэнгрина» мсье Вагнера, надо собраться с духом и идти одной.
Но разве можно?
Сопровождающий не явился, зато билет, к счастью, у нее.
Только решится ли она?
Леони задумалась. О премьере говорил весь Париж. Почему она должна лишаться удовольствия от спектакля из-за Анатоля, который вечно опаздывает?
В театре торжественно сияли хрустальные канделябры. Все так светло и красиво — нельзя пропустить такое событие. Леони решилась. Она взбежала по ступеням, прошла за стеклянную дверь и влилась в толпу.
Прозвенел звонок. Всего через две минуты поднимут занавес.
Шурша юбками и шелковыми чулками, Леони проскочила просторный мраморный вестибюль, привлекая в равной мере одобрительные и восхищенные взгляды. В свои семнадцать лет Леони обещала стать настоящей красавицей — уже не ребенок, но в ней еще видна была недавняя девочка. Природа одарила ее той красотой, что в моде сейчас, — бело-розовой кожей и рыжими волосами, столь ценимым мсье Моро и его друзьями-прерафаэлитами.
Но внешность обманчива. Леони была скорее решительной, чем послушной, скорее смелой, чем скромной, — девица вполне современного склада, а не покорная барышня патриархальных времен. Недаром Анатоль смеялся, что по виду она точь-в-точь «Дева-избранница» Россети, а на самом деле — ее зеркальное отражение. Ее двойник, она — да не она. Из четырех стихий Леони достался огонь, но не вода, земля или воздух.
Сейчас ее алебастровые щеки раскраснелись. Тугие колечки медных волос выбились из прически и рассыпались по обнаженным плечам. Умопомрачительные зеленые глаза под каштановыми ресницами сверкали сердито и отважно.
Он же обещал, что не опоздает!
Сжимая в одной руке, подобно щиту, вечернюю сумочку, Леони летела по мраморному полу, не замечая укоризненных взглядов почтенных дам и вдов. Искусственный жемчуг и серебряные бусины, нашитые на ее подол, прозвенели по мраморным ступеням. Она проскочила мимо розовых колонн, под золочеными статуями и фризами к широкой главной лестнице. Корсет казался слишком тесным, дыхание прерывалось, сердце стучало, как быстрый метроном.
И все же Леони не замедлила шаг. Она уже видела впереди служителей, закрывающих двери в зал. Последним усилием она подлетела к входу.
— Вот! — сказала она, сунув контролеру билет. — Мой брат уже прошел…
Тот отодвинулся, пропуская ее.
После шумной и гулкой пещеры главного фойе в зале показалось особенно тихо. Приглушенный говор, приветствия, расспросы о здоровье и родных — все затихало среди ковров, тяжелых драпировок и рядов красных бархатных кресел.
Знакомые переливы настраивающихся деревянных и медных духовых инструментов, гаммы и арпеджио, отдельные такты партитуры, все громче взлетавшие из оркестровой ямы, словно клочки осеннего дыма.
«Я справилась…»
Леони собралась с мыслями, оправила платье. Только сегодня днем доставленное из «Самаритянки», оно было еще хрустким, как всякая новая ткань. Она подтянула повыше длинные зеленые перчатки, так что остались на виду лишь узкие полоски голой кожи над локтями, и пошла по проходу к сцене.
У них были места в первом ряду, лучшие во всем театре — подарок их соседа и друга Анатоля, композитора Ашиля Дебюсси. Проходя, она видела справа и слева ряды черных цилиндров и причесок, украшенных перьями, веера с блестками. Желчные, морщинистые лица напудренных престарелых аристократок с тщательно уложенными седыми волосами. На все взгляды она отвечала сердечной улыбкой и легким наклоном головы.
Какая странная, напряженная атмосфера…
Леони присмотрелась. Чем дальше она продвигалась, тем заметнее ощущалось — что-то не так. Настороженные лица, откуда-то проступает ожидание чего-то неприятного.
По спине пробежал холодок. Зрители чего-то опасаются: взгляды короткие, на лицах недоверчивое выражение.
Глупости!
Ей смутно припомнилась газетная статья, которую вслух читал за ужином Анатоль: что-то о протестах против представления в Париже работы прусского композитора. Но ведь это — Пале Гарнье, а не какой-нибудь закоулок Клиши или Монмартра.
Что может случиться в Опере?
Леони миновала лес ног и юбок вдоль ряда и с облегчением опустилась на свое место. Через минуту она, устроившись, начала разглядывать соседей. Слева сидела увешанная драгоценностями матрона с пожилым мужем, у которого водянистые глаза почти скрывались под кустистыми белыми бровями. Рябые от старческих пятен руки лежали одна на другой, опираясь на серебряный набалдашник трости, обвитой подарочной лентой. Справа пустующее место Анатоля словно ров отделяло ее от четверых мрачно ухмылявшихся бородатых мужчин. У каждого из них была при себе тяжелая самшитовая палка. Ей почему-то стало не по себе при виде их устремленных вперед взглядов, от их сосредоточенного молчания.
У Леони мелькнула мысль: как странно, что ни один не снял кожаных перчаток, и как им, должно быть, жарко. Девушка покраснела и перевела взгляд на великолепный занавес, бордовыми с золотом складками ниспадавший с арки просцениума на деревянную сцену.
