Дирекция попыталась опустить занавес. Противовесы загремели, слишком быстро взлетая вверх. Тяжелая ткань развернулась в воздухе, зацепилась за декорацию и застряла.
Крики стали еще громче.
Исход начался с частных лож. Трепеща перьями, шелками и золотом, буржуазные дамы устремились к выходу. Их желание вырваться отсюда передалось рядам партера, где разместились многие демонстранты, а оттуда — креслам и ярусам. Ряды за спиной у Леони пустели один за другим, публика изливалась в проход. По всему залу хлопали откидные сиденья. У выходов звенели медные кольца отодвигаемых бархатных занавесей.
Но протестующие не удовлетворились тем, что прервали представление. Новые снаряды обрушились на сцену. Бутылки, камни и кирпичи, гнилые фрукты. Оркестр покидал яму, спасая драгоценные ноты, смычки и ящики с инструментами, спотыкаясь о стулья и пюпитры на пути к выходу под сцену.
Наконец из-под полуопущенного занавеса появился директор театра, призывая к спокойствию. Он утирал вспотевшее лицо серым платком.
— Мадам, мсье, пожалуйста… Будьте добры…
Это был крупный человек, но его голосу и манерам недоставало властности. Леони видела отчаяние в его распахнутых от ужаса глазах, когда он, всплеснув руками, пытался восстановить подобие порядка в нарастающем хаосе.
Слишком слабо, слишком поздно.
Просвистел еще один снаряд — на сей раз не бутылка и не случайно подхваченный предмет, а деревяшка, утыканная гвоздями. Директора ударило в бровь. Он отшатнулся, прижав ладонь к лицу. Кровь из раны брызнула сквозь пальцы, и он завалился набок, осев на пол сцены, как детская тряпичная кукла.
Увидев это, Леони утратила последние остатки мужества.
Надо выбираться!
Перепуганная, в ужасе, она отчаянно огляделась. Нет, толпа плотно зажала ее с обеих сторон, а впереди разыгрывались самые жестокие сцены. Она оперлась на спинку кресла, в надежде спастись, перепрыгивая через ряды, но тут же почувствовала, что подол платья зацепился за болт под креслом. Пальцы отказывались слушаться, но она нагнулась, потянула, дернула, пытаясь высвободиться. По залу распространился новый крик:
— Вниз! Вниз!
Она подняла голову. Что еще? Крики неслись со всех сторон.
— Вниз! На приступ!
Словно осаждающие замок крестоносцы, демонстранты ринулись вперед, размахивая тростями и дубинками. Леони содрогнулась. Ей стало ясно, что abonne намерены взять штурмом сцену, а она стоит прямо у них на пути.
Маска приличия лопнула и слетела с парижской публики. Тех, кто еще не вырвался из ловушки, охватила паника. Адвокаты и журналисты, художники и ученые, банкиры и чиновники, кокотки и добропорядочные жены — все рвались к дверям, топча друг друга в отчаянной попытке избежать насилия.
Спасайся, кто может! Каждый за себя.
Националисты выбрались на сцену. Они с военной слаженностью сходились из всех концов зала, опрокидывая сиденья и перила, заполонили оркестровую яму, вскарабкались на подмостки. Леони все сильнее и сильнее дергала платье, пока материя не затрещала и не подалась.
— Боши! Эльзас — французам! Лотарингию — французам!
Демонстранты срывали задники, топтали ногами декорации. Нарисованные деревья и воды, камни и скалы, сказочные воины X века уничтожались самыми настоящими варварами века девятнадцатого. Сцену покрывали обломки дерева, обрывки холста и пыль — мир «Лоэнгрина» проиграл сражение.
Наконец наметилось сопротивление. Когорта юных идеалистов и ветеранов прошлых кампаний каким-то образом собралась в партере и следом за националистами выбралась на сцену. Перегородки, разделявшие зал и кулисы, были снесены. Люди прорвались за сцену и объединились с рабочими театра Опера, двигавшимися на националистов со стороны костюмерных.
Леони замерла. Зрелище пугало и завораживало ее. Красивый мужчина, почти мальчик, во взятом на вечер, слишком просторном для него костюме и с напомаженными усиками, бросился на главаря демонстрантов. Он схватил его за горло и попытался сбить с ног, но сам оказался на земле и вскрикнул от боли, когда сапог со стальным носком ударил его в живот.
— Да здравствует Франция! Вперед!
Жажда крови прорвалась наружу. Леони видела, как в глазах толпы разгорались возбуждение, ярость, как нарастало насилие. Щеки лихорадочно горели.
— Пропустите, пожалуйста! — отчаянно вскричала она, но никто ее не услышал, и выхода по-прежнему не было.
Леони отшатнулась, когда со сцены сбросили еще одного из рабочих. Тело, перевернувшись, рухнуло в опустевшую оркестровую яму и попало прямо на медные перильца. Руки и плечи упавшего обвисли, неестественно вывернутые, как у калеки. Глаза остались открытыми.
«Надо пробираться назад. Назад».
Но казалось уже, мир утонул в крови, сломанные кости, поверженные тела. Вокруг себя она видела только искаженные ненавистью лица мужчин. Не более чем в пяти футах от приросшей к месту Леони полз на четвереньках человек в разорванном жилете и смокинге. На дощатом полу сцены оставались кровавые отпечатки его ладоней.
За его спиной взметнулось оружие.
— Нет!
Леони хотела крикнуть, предостеречь, но ужас лишил ее голоса. Оружие опустилось. Удар. Человек поскользнулся, тяжело опрокинулся на бок. Он поднял лицо к нападающему, увидел нож и вскинул руку, защищаясь от опускавшегося клинка. Металл рассек пальцы. Человек взвыл, когда нож взлетел и опустился снова, глубоко войдя в грудь.
Тело задергалось, изогнулось, как марионетка в балагане на Елисейских Полях, руки и ноги дернулись и застыли.
Леони с удивлением заметила, что плачет. Потом с новой силой в ней взметнулся страх.
— Пожалуйста! — закричала она. — Пропустите!
Она попробовала расталкивать толпу плечами, но была слишком маленькой, слишком легкой. Людская масса отгораживала ее от выхода, а центральный проход был уже завален красными подушками сидений. Газовая горелка под сценой рассыпала искры, падавшие на листы забытых, рассыпанных по полу нот. Рыжие язычки, шипение желтых огоньков, потом внезапная вспышка — занялись нижние доски сцены.
— Горим! Горим!
Новая волна паники накрыла зал. Все помнили о пожаре в Комической опере, погубившем пять лет назад восемьдесят человек.
— Пропустите, — кричала Леони. — Умоляю!
Никто ее не слушал. Пол под ногами был усеян программками, перьями с головных уборов, лорнетами и театральными биноклями, крошившимися под ногами, как сухие кости в древней гробнице. Леони ничего не видела, кроме локтей и затылков, и все-таки продвигалась вперед, мучительно, дюйм за дюймом, удаляясь от самой жестокой драки.
Рядом с ней споткнулась и стала падать пожилая дама.
Ее затопчут!
Леони вскинула руку и подхватила женщину под локоть. Под накрахмаленной материей ощутила тонкую хрупкую руку.
